Капитан Шопот
Шрифт:
Капитан хотел было закрыть чемодан, как вдруг в глаза ему бросилось какое-то сходство между всем тем, что там лежало. Он задержал крышку чемодана, посмотрел еще раз. На всем: на бутылках, на шоколаде, на папиросах, сигаретах, спичках — красовались размазанные фиолетовые штампы ресторанов, буфетов и чайных. Взглядом Шопот пробежал по штампам — названия городов и городков, станций, районных центров... Названия как названия, ничего в этом нет такого, все это можно найти на первой попавшейся карте... Что же его так встревожило?.. Еще раз взглянул... Да, не было сомнения. Не такой уж беспорядок царил в чемодане, как это показалось на первый взгляд. Все вещи, мелкие и крупные, уложены так, что можно было проследить весь маршрут доктора Кемпера. Дневник путешественника, написанный при помощи ресторанных штампов!
Турист может иногда и залезть не туда, куда следует, может что-то и сфотографировать такое, чего фотографировать не принято: например, важный мост, который ему просто понравится в архитектурном отношении. Но такой турист, если это честный человек, не станет прятаться и маскироваться. А тут что-то вызывало подозрение. И шурупы, о которых доложил Микола... Шопот посмотрел на дверцу, покрутил ручки подъемников стекол, спросил у доктора:
— Действуют хорошо?
— Я уже говорил вашему солдату, — нахмурился доктор.
Своей раздраженностью он еще надеялся отвести от себя подозрение, хотя уже нанял: пропал. Все его предположения оказались неуместными, несчастье пришло оттуда, откуда и не ожидал, а прийти могло именно отсюда. Как пограничники узнали о его тайнике?
— С вашего разрешения, — сказал капитан, беря из рук Миколы отвертку с красной ручкой.
— Я протестую! — закричал немец. — Вы не имеете права! Я немецкий гражданин! Я!!!
— Но ведь машина чешская, — улыбнулся капитан, — а с нашими друзьями-чехами...
— Я купил эту машину, вы не имеете права! Это моя собственность!
— Никто не посягает на вашу собственность. Мы просто выполняем свой долг. Еще раз прошу прощения, но...
Рука Миколы быстро вывинчивала один за другим шурупчики, панель приоткрылась. Капитан заглянул в щелку, взял из рук Миколы отвертку, вывинтил еще два шурупа, снял панель... В ребристых пустотах дверцы темнела старательно закрепленная продолговатая нейлоновая сумочка.
— Что это? — спросил капитан.
— Я не знаю! — крикнул немец. — Я ничего не знаю!.. Это...
Хотел сказать «провокация», «шантаж», «инсинуация», разные слова напрашивались на язык, но не произнес ни одного, потому что пересохло в горле, и Кемпер только прохрипел: «Х-х-х-х...»
Капитан пощупал мешочек. Под пальцами ощутил твердые фотоаппаратные кассеты. Почти ясно. Тут фотоматериал. А там, в чемодане, дополнительное описание, так сказать, «привязка» к местности. Остроумно, просто и отнюдь не банально.
— Вынуждены вас задержать, — вздохнул Шопот, еле заметно показывая глазами Миколе на немца. Тот вмиг очутился возле доктора. — Мне очень неприятно, — продолжал начальник заставы, — но порядок требует, чтобы вы зашли в канцелярию пограничного контрольно-пропускного пункта.
Цепь замкнулась. Живая цепь окружила ближайшие горы, пролегла вокруг непроходимых чащоб, перекинулась через ручейки и потоки, отгородила притаившийся таинственный мир пограничной полосы от бурлящей жизни городов, от тихих дымов маленьких поселений, от тропинок, по которым дети ходили в школу, и от больших шоссе с неутомимыми труженицами-машинами на их крутых серпантинах. Солдаты стали рядом с колхозниками, студенты — такие извечные мечтатели — выбрали для себя самые мрачные лесные участки, где каждое дерево и каждый куст обещали приключения, неожиданность и угрозу. Враг был где-то там, в большом кругу неизвестности, на одной из горных вершин, овеваемых ветрами, или же в уютной пазухе лощинки, ощетинившейся острыми верхушками деревьев, — рано или поздно нарушитель должен был спуститься в большую долину, к той широкой жизни, на которую покушался.
Осторожно выглядывая из-за деревьев, Ярема видел, как внизу монтируется этот огромный человеческий заслон. Вот реденькая цепочка солдат побежала вдоль того участка шоссе, который был ближе всего к Яреме, цепь растягивалась и растягивалась, словно кто-то всемогущий сеял этих солдат и они под действием невидимых чар мгновенно вырастали на пустом еще миг назад месте; солдаты стояли плотно, проскользнуть сквозь их цепь не могла, вероятно, даже ящерица. А раз так, то он будет действовать совершенно неожиданно. Он преодолеет две горные вершины и выйдет к шоссе в совершенно другом месте, далеко отсюда, так далеко, что мало кто сможет подумать о вероятности столь безумного поступка. И уж тогда он посмеется над солдатами, которые торчат где-то, и над тем первым своим противником на этой земле, который пытается поймать его в тенета. Ярема попытался представить своего неизвестного противника, предельно напрягая волю, заставил мозг работать четко, точно и быстро и обрадовался, ощутив, как и самом деле четко и точно работает его мозг. И уже теперь разум противника показался Яреме ограниченным, неуклюжим, бессильным и немощным. Это даже и не разум, а простейший рефлекс, примитивная способность отвечать на раздражение. Как у того ребенка, который, ожегшись о печку, обходит ее подальше, но обжигается о стекло лампы.
Несколько часов потратил Ярема на то, чтобы перескочить в совершенно другое место, шел по известным с давних пор звериным тропам своих побратимов — налетчиков, легко шел, кичился каждой мышцей своего совершенного, натренированного, упругого тела, которое не только не утратило молодецкой силы, а, наоборот, наливалось этой силой здесь, в диких горах, где начиналась когда-то его жизнь и где осталась его молодость. Он знал: стоит ему наклониться вон над тем листиком, и он найдет под ним оставленную когда-то на сохранение частицу своего молодого упрямства, и он наклонялся, и в самом деле находил, и дальше уже не шел, а почти бежал вприпрыжку, а потом велел себе наклониться над старинным корнем и взять у него на дорогу немного своей давнишней приподнятости и неколебимости. Когда добрался до крутого спуска, заросшею густым лесом, где весело журчал ручеек, вовсе не чувствовал себя усталым, лишь немного шумело в голове от непривычки к горному воздуху и дышал, казалось, чуточку учащенно, видимо, в предчувствии близкой своей победы. Оказавшись на выступе, с которого было видно далеко вниз, Ярема посмотрел туда. От горького ощущения вздрогнул. Почувствовал вдруг, как он неуклюж, утомлен, как отяжелело все его тело. Мозг лежал в голове тяжелым серым камнем и не в состоянии был родить хотя бы крохотную мыслишку. Только и мог дать силу глазам (лучше б уж они не глядели!), и глаза видели, как далеко-далеко внизу выкатываются из села (если бы мозг Яремы работал интенсивнее, он мог бы вспомнить, как пятнадцать лет назад в селе они праздновали рождество, как пили синеватый самогон и обнимали хотя и непокорных, но зато дьявольски упругих девчат) машины, полные людей, и как потом сворачивают на обочину шоссе, и люди выпрыгивают на землю и растягиваются цепочкой среди деревьев и скал, точно так, как это делали солдаты по ту сторону гор. Только здесь были не солдаты, а крестьяне, но ведь это ничего не меняло в его положении!
Яреме стало жаль себя. Пробраться из такой дали только для того, чтобы тебя поймали, как мокрую мышь! Потратить целые годы, чтобы теперь метаться между горами, натыкаясь на живую стену людей, которые его ненавидят и которых он тоже ненавидит, преступником слоняться по клочку родной земли, которая не хочет принять блудного сына в свои уютные жилища, а выталкивает туда, где полтора десятка лет он уже испытывал ужасающие ощущения коица всех концов?
Почему судьба к нему столь несправедлива? Почему множество людей обладает хоть каким-нибудь счастьем, а он обречен блуждать всю жизнь, слоняться под чужими небесами, под чужими знаменами, под чужими окнами? Э, почему, почему? Перед кем расплакался?
Стоял, прислонившись к дереву, давал короткий отдых ногам, а более всего — растревоженному мозгу, а потом встрепенулся, как мокрый ястреб, хищным оком взглянул в долину, послал проклятия. Действовать, действовать! Он знает еще один выход на шоссе. Возле серых скал. Через каменные голыши переберется он туда, где ветер не прогоняет даже сухих листьев, и пересечет шоссе, и окажется в безопасном месте по ту сторону дороги, за живым валом человеческих фигур, ждущих его появления. Боже, какой широкий мир был там, по ту сторону шоссе! Пробиться, во что бы то ни стало пробиться туда еще сегодня!