Капитанские повести
Шрифт:
— Галина Сергеевна!
— Не бойтесь, молодой человек. Не надо фиглярничать, Ириночка, что тут такого, я же все вижу.
Галина Сергеевна раскраснелась. Она была навеселе и еще не старая, но в жизни ей, видно, много всякого перепало.
Тогда Вячеслав Вячеславович встал.
— Простите, может быть, вы на самом деле не рассердитесь еще раз?
Когда они затерялись в кругу, она спросила:
— Вы на меня обиделись? Мне в самом деле с вами как-то не по себе.
— А с другими?
— Я не знаю. И потом, сегодня столько выпито. Мои приятельницы…
— Они выводят вас в люди?
— Зачем же так?..
— Простите.
Они молчали. В узеньком промежутке между столиками и фанерной переборкой, за которую ныряли официантки, было тесно. Пьяные пары толкали их со всех сторон, и Вячеславу Вячеславовичу пришлось поплотнее прижать ее к себе и обнять обеими руками, но все равно их толкали, и не оставалось ничего другого, как выбрать уголок потише и там медленно кружиться, раскачиваться и переступать, касаясь друг друга настороженными коленями.
— Можно, я осмелюсь еще раз?
15 ч 03 мин — 19 ч 40 мин
Главную ходовую установку сдали Регистру вовремя, а с рефрижераторной затянули, но это прошло незаметно и без шума, потому что задержались лоцман и буксиры. Вячеслав Вячеславович было забеспокоился, что отход задержится еще на шесть часов, до следующей смены вод, потому что лоцманы отводили суда от завода только на стоячей воде, но, оказывается, хотя уже час с лишним шел отлив, лоцман согласился, буксиры были перезаказаны и должны были подойти с минуты на минуту. Предъявление рефрижераторной установки, судя по докладами, шло успешно, так что все обходилось спокойно, одно к одному.
Он так и не выкроил времени, чтобы поспать. Он было задремал перед обедом, но его разбудила Глаша.
— Вячеслав Вячеславович! Пожалуйста, идите обедать. Сегодня столько посторонних, я со счету сбилась. Идите, пожалуйста, а то вдруг вам не достанется.
Вячеслав Вячеславович потянулся, поднялся и пошел мыть руки. Глаша не уходила.
— Что, Глаша?
— Не пускают меня в рейс, Вячеслав Вячеславович.
— Правильно делают.
— Не хочу я от вас уходить, — сказала Глаша и собралась заплакать, — девочки говорят, за три дня все можно сделать…
— Ну это ты брось. Прежде всего нужно о здоровье думать, для женщины это главное.
— Все равно я в следующий рейс с вами пойду! — молвила Глаша в посмотрела на Вячеслава Вячеславовича смутными глазами. — Так идите обедать, пожалуйста.
После обеда Вячеслава Вячеславовича тоже беспокоили по разным поводам, так что где уж тут было думать об отдыхе, с одним управлением по УКВ говорил четыре раза! Старпом, тот вообще уже два дня держал открытую дверь на защелке и психовал, когда кто-нибудь пытался ее закрыть.
— Не тронь! Пусть стоит на месте. Иначе я вообще без двери жить буду, за два отхода ее костяшками пальцев насквозь пробьют!
«Так оно и должно было быть при настоящей судовой службе, и не дело капитана самому лезть во все, — укорял себя Вячеслав Вячеславович, — и ни к чему утром тряс стармеха за душу, и к помполиту со старпомом было проще самому зайти, подумаешь, совет богов понадобился!»
Вячеслав Вячеславович побарабанил пальцами по столу.
«Как-то не каждый раз обдуманно получается, черт возьми. Зря люден баламучу. То бабий узел, то морской…»
Запавшие в душу эти слова принадлежали Михаилу Ивановичу Строкову, правда, сказаны были по другому случаю. Вот умел старик дело плавно делать!
Вячеслав Вячеславович не успел поразмыслить над этим, потому что вошел помполит, плотно прижал за собой дверь.
— А, Геннадий Васильевич, а я уже боюсь. Где это вы пропадали?
— Как всегда, везде. Ну, у меня к отходу все готово.
— И чудненько. У нас еще некомплект большой.
— Дошлют. У меня к вам вопрос, Вячеслав Вячеславович, насчет Артеменко.
— Я уже сказал старпому.
— Да нет, не то. Я у старпома был. Давайте еще на один рейс попробуем.
— Прогул у него был? Был. На собрании разбирали? Разбирали. Вы с ним говорили? Ну вот. А у него еще прогул. Ну в это хорошо. А теперь — вообще какая-то дешевка! Конечно, нынешние мальчики… Но он же матрос! В некотором роде у него клановое, даже классовое, черт возьми, должно быть сознание!
— Он в трюме здорово работал. Через «не могу» за другими гнался. Это о чем-то говорит?
— Говорит-то говорит… И вы считаете, надо оставить?
— Считаю, надо попробовать. А то он совсем к этим самым мальчикам уйдет.
…Помполит у Вячеслава Вячеславовича был парень еще-таки тот! В море, во время работы, когда принимали рыбу, он натягивал стеганые брюки, обувал валенки, надевал телогрейку и шапку, и лез в двадцатиградусный мороз трюма, и работал как все — четыре так через четыре, шесть так через шесть; арифметика очень простая: если выполнить рейсовый план, значит надо две тысячи семьсот тонн погрузить за четыре дня, на тридцать человек трюмной команды — по двадцать две с лишним тонны в день на человека, около двух тонн в час, тридцать с лишним килограммов в минуту, качка ли, штиль, мороз наверху иди тропическая жара, — со стропа в стороны, промерзлый ящик на руки, длинной стороной к себе и во все углы трюма, чтобы ни одного просвета — нужно брать полный груз. Такой труд, такая политработа, такие заработки. По дороге в порт поначалу отсыпались все: рыбку — стране, деньги — жене, а сам — носом в подушку…
Потом, когда отоспишься, можно и собрание, и самодеятельность, и все, что требуется. Самая хорошая пропаганда и самая наглядная агитация — это когда вместе, грудью на бруствер, в самом переднем окопе.
Вячеслав Вячеславович сам иногда срывался с мостика и лез в морозные нары стоять на лебедках, или в тот же трюм, или швартовать подходящие траулеры, или там навешивать кранцы, — только уставал он скорее, отвык от тяжелой работы, начинали дрожать руки, и не было такого упорства, как у помполита…