Капитанские повести
Шрифт:
Но Витя, не отвечая, стал загибать ему салазки, одновременно засовывая его голову под сиденье. Коля попытался резко вывернуться, но не тут-то было. Алик Юхневич растерянно смотрел на них, забыв стряхнуть с сапог и брюк застывающую воду.
— Ах, ты так, золотая рыбка, не хочешь под банку? Нет, я тебя туда упакую, вот ноги бы тебе загнуть, я тебя туда упакую, врешь!
Худощавый и невысокий, Коля Жилин вертелся юлой. Наконец ему удалось привстать и дать резкую подсечку навалившемуся на него матросу. Витя Конягин грохнулся на дно шлюпки, а Коля выдернул из гнезда заводную рукоятку мотора.
— Ну что, Жила, согрелся? — спросил его Витя. — Когда злишься, всегда греешься.
Моторист опустил рукоятку, сплюнул за борт и рассмеялся.
— Ну так-то, золотая рыбка! Я теперь на берег пойду, поищу, может, там есть где потише, а вы тут с Алькой друг об дружку согревайтесь. Ветер будто стихает. Руки под жилет суньте, там все же теплее.
Витя пробрался на берег. Оказалось, что под берегом скрыться было негде, весь островок в длину не составлял и пятидесяти шагов, и шлюпка причалила к нему как раз посередине. Витя полез вверх к огоньку. Здесь его мгновенно прохватило до костей острым порывом ветра, и он подумал, что ему только показалось, что ветер стихает, а на самом деле он, пожалуй, стал еще хлеще. Сгибаясь и повертывая к ветру спину, Витя добрался до знака. Звуки судового гудка здесь были такие громкие, что от них закладывало уши, как будто «Арктур» стоял под самым берегом. Витя, прикрываясь рукавицей, невольно посмотрел вниз, в темноту, где шумели и шебуршали льдом волны.
Пирамидка с огоньком была обшита досками в просвет, и ее насквозь просвистывал тот же ветер, отрывая где-то наверху плохо прибитую планку. Но если встать вплотную к будочке с баллонами ацетилена, то становилось заметно теплее. Витя сбил камнем нехитрый запор с дверцы, заглянул внутрь. Тут, согнувшись или на корточках, вполне могли разместиться два человека.
Витя спустился вниз, съехал по снегу с обрыва прямо к шлюпке.
— Не, ребята, я думаю, по другой причине наш островок этак назвали. Очень уж он голый. Тут наверняка вот что было: везли мужики из монастыря какие-нибудь мощи да маялись животами после монастырской трапезы. И неохота им было в ладье вместе с мощами скоромиться. Вот они и выбрали ближайшее подходящее место, как раз наш островок, да всей братией и уработали его… А? Чего-й-то вы опять оба такие серьезные?
Он убедил их попробовать, не будет ли теплее там, под огоньком, и раскинул жребий. Первым выпало сидеть в будке Алику Юхневичу, потом Коле Жилину.
— Ах, золотая рыбка, всю дорогу мне не везет! Ну, топайте прямо по моим следам, а я тут на вахте побуду. Шестьдесят гудков насчитаю, смените. Я тут заодно фальшфейера поищу, надо же на судно знак подать, как прояснеет… Дай-ка, Жила, я тебя на берег перенесу.
Алик Юхневич и Коля Жилин пропали в темноте, а Витя Конягин, поразмыслив, стал протаптывать в снегу дорожку, семь шагов налево, семь шагов направо.
«Снег сыреет, что ли? Главное, время от времени пошевеливаться, так не замерзнешь. Ну, а если будет, как у Веньки, сопля под носом, так это не страшно, Маруся из-за этого меня не бросит. Эх, Маруся-Марусенька, стерва ты баба, как же так невозможно без тебя жить?..»
Витя Конягин проминал тропку, думая о странной своей жизни, в которой было у него уже две непутевых жены, одна бывшая и одна теперешняя, из-за которых, как он думал, он и попадал уже дважды в лечебницу для алкоголиков. Но первая из них уже чуть брезжила в глубинах памяти, он только помнил ее гадливо-ласковый мизинчик, легонько постукивающий его по носу, и такой же ласковый и веселый ее голосок: «Ах, обманщик, обманщик!..» Давно это было, только-только согласились его с ней регистрировать в загсе. Но Маруся…
Он пристыл к ней, а вернее, сначала к ее троим ребятишкам, после первого своего выхода из больницы. А она все не верила, что это у него без какой-либо корысти, думала, что это все из-за ее навязчивой чернявой красоты, из-за которой многие и любили ее и бросали… Однажды, уже после свадьбы, она ушла опять по ресторанам от него невесть куда. А встретила его после второго его выхода из лечебницы у ворот, встретила красивым подарочком — канадским ножом с выстреливающимся лезвием.
— Не бойся, это чистый ножик, брат мне привез. Прирежь меня, Витя, если хоть гляну в сторону от тебя и детей.
Не осталось у Вити Конягина этого ножа: выкинул в окошко вагонной уборной, пока ехали от Апатитов, из лечебницы, в Мурманск…
11
Алик Юхневич занял свое место в будочке и сразу затих, а Коля Жилин долго ворочался, умещая то плечи, то ноги.
Алик Юхневич не выдержал:
— Жилин, дай закурить, а?
— Нет.
— Что тебе, жалко, да? Я же видел, как ты сигарету прятал.
Коля молчал.
— Замерзать будем, все равно жать будешь? Один искуришь?
Коля Жилин сплюнул сквозь зубы.
— Разговаривать со мной не хочешь. Думаешь, может, я хуже?
— Закрой камбуз!
Алик испугался или обиделся, сжал тяжелые губы и тоже замолчал. Но тут же он представил себе жаркий судовой камбуз, где раздавались такие упоительные запахи борща по-флотски, что даже теперь Алик почувствовал обычный добрый аппетит хорошо растущего молодого организма.
Это были мамины слова. Алик вырос в семье, где разговоры о работе желудка были основной темой как за столом, так и вне стола. Первым сложным понятием, которое усвоил Алик, были витамины.
— Ешь кольраби, в ней много витаминов, — говорила мама. — Овощи нужно класть в кипяток сырыми, так лучше сохраняются витамины. Григорий, ты опять забыл принести мальчику черной смородины, а ведь в ней так много витаминов! Витамины нужны хорошо растущему молодому организму.
Мама когда-то собиралась стать врачом. Папа был подполковником и служил в какой-то побочной морской организации, названия которой, составленного из невнятно подобранных букв, Алик так никогда и не разбирал.
Алику приятно было слышать, как твердым и звонким голосом папа отвечал по телефону:
— Есть! Понял. Есть!
Потом папа клал трубку и уже по-домашнему говорил матери:
— Вот так. А теперь не спеши выполнить приказание, ибо оно может быть еще отменено.
— Что ты, Григорий, — пугалась мама, — Алик услышит.
— Вырастет, сам поймет.
Алик рос. Когда он дотянулся до десятого класса, стало ясно, что через год его возьмут в армию.
— Вот что, — сказал папа, — служить в армии наша почетная обязанность. Но мы с мамой хотели, чтобы ты стал инженером. Пойдешь в мореходную школу, но запомни, ты должен окончить ее с отличием. Тогда ты получишь производственный стаж и право поступления в любое учебное заведение.