Капитанские повести
Шрифт:
«…Неправильно делаю. Что, дед специально мотор ломал? Он, конечно, сам себе на уме, но к делу относится предельно добросовестно, а я ему разносами только нервы дергаю. Распустился. В отпуск надо. Маячок на Баклыше с новогодней елкой сравнил, куда больше? Но старпом тоже хорош, флегма страшная. А что, я его характер не знаю? Сам на себя этот крест взвалил, наконец, раз навсегда, ну! А он парень преданный и судоводитель прекрасный, а я ору…»
— Кстати, старпом, что вы о бочке в журнале записали?
— Что утонула.
— И все?
— А что же еще-то, Юрий Арсеньевич, тут вон люди неизвестно где, и то…
— Ну, старпом, старпом! Это же не люди, а бочка. Если люди утонут, мы вообще с вами за них не рассчитаемся. А вот за бочку нам в любом случае надо отчитываться, она денег стоит, ее списывать надо, бумаги оформлять! А посему вы оставьте место внизу для сноски, потом запишете подробности.
— Понял.
«…Утонуть они не должны… Только бы не замерзли до утра, мороз не сильный, но ведь и снег и ветер. Ага, и звезд ночной полет. Обморозиться они могут, это почти наверняка, тем более Жилин в одних ботинках. Может, что изобретут в шлюпке на ноги намотать?.. Ох и взгляд у него, чернота — глаз не видно. Помотало по жизни парня. По третьему десятку давно валит, а он только-только в комсомол вступил… Учиться бы надо помочь, да все некогда. Всем некогда. Текучка сплошная. Работенка. Эх, мама родная, и надоело же все! А уж особенно дрянно такой невзрачной работой заниматься, глаза бы на нее не глядели. А кто ее делать будет, дядя Митя дворник, что ли?..»
Юрий Арсеньевич словно бы задремал. Но он не дремал, потому что в спину углом больно упирались твердые обложки лоций, да и вообще это была не дремота, а то тягучее состояние покорной усталости, которое наступает после часов жестокой нервотрепки, тогда, когда становится нечего больше делать…
Статистика мирового мореплавания утверждает, что количество аварий на море из года в год не уменьшается. Когда-то моряки взывали о помощи к небесам, шепча про себя молитвы под треск деревянных палуб, а теперь в духе времени тем же призывам в виде набора точек и тире внемлют автоматические приемники сигналов тревоги и бедствия. Море по-прежнему остается стихией, то есть пространством, наполненным случайностями.
Юрий Арсеньевич уже давно и не раз раздумывал обо всем этом и все время приходил к одному и тому же стоическому выводу, и хотя примириться с ним не мог, но помнил об этом всегда и старался не допускать у себя в жизни и у себя на судне никаких возможностей для случайности, скрупулезно перекрывая все намечавшиеся для того лазейки. Жить и плавать от этого становилось гораздо скучнее, но что же было делать?
«…Неужели Конягин не найдется что делать? Нет, Витя не должен подвести, на него вся и надежда. Жилин все же не матрос, а Юхневич — что Юхневич?..»
Юрий Арсеньевич ясно вспомнил залитую солнцем и продутую холодным ветром пешеходную эстакаду над рельсами у морского вокзала, на которой он встретил в сентябре Витю Конягина. Витя пристопорил троих черномазых ребятишек, которые гуськом буксировали его, и протянул руку:
— С бабьим летом вас, Юрий Арсеньевич!
— Здравствуйте, Конягин, — неторопливо ответил капитан, рассматривая длинноносое улыбающееся Витино лицо и его сутулую фигуру в старом пожухлом резиновом плаще. — Ну как ваши дела?
— Вот сиверко дует, а? — спросил Витя Конягин и нагнулся к ребятишкам. — А ну, слушай сюда, золотые рыбки! Топайте вниз, вон к тому забору, там теплее, я сейчас приду. Венька, возьми Сергея за руку!
— Ваши? — кивнул Юрий Арсеньевич на ребятишек.
— Все наши, — ответил Витя, как-то жалко наморщил нос и попросил: — Может, возьмете к себе, Юрий Арсеньевич? Вот иду наниматься, да боюсь, что откажут…
— А это? — спросил капитан, щелкнув себя пальцами по горлу.
— Второй раз лечился, больше нельзя…
Они спустились вниз, и Юрий Арсеньевич, прижимая листок к забору, под которым грелись ребятишки, написал инспектору отдела кадров:
«Нелечка! Прошу направить ко мне под мою ответственность матросом I кл. т. Конягина В. И. Официальный рапорт будет».
Он сделал это не из-за чистого своего благородства. На судне не хватало матросов, а Конягин, когда не пил, был отличным моряком.
Юрий Арсеньевич знал его уже лет восемь и, по правде говоря, жалел. «Черт возьми, — упрекнул он тогда сам себя, — так и не дошли руки толком разобраться в этих его женитьбах. Из-за чего пьет?..»
10
— Зачем ты мотор остановил, тебе что, моторесурс нужен, да? — хватая Колю Жилина за рукав, продолжал Алик Юхневич.
— Отстань, — Коля выдернул руку, натянул на ногу теплый просохший, чуточку вяленый, носок. — Погоди. Витька, крутани-ка ручку еще разок.
Мотор опять затарахтел, заведясь действительно с полоборота.
Покопавшись внизу, Коля снова выключил его.
— Вода от помпы охлаждения не идет.
— Может, приемный кингстон льдом забило, сколько ведь в шуге барахтались, а шлюпка что пузырь наверху.
— Тут отливы бывают? — спросил Коля Жилин.
— Есть небольшие, сантиметров на тридцать потянут. А что? Жила! Жила, ты молоток! Сей миг как раз к отливу дело. Сейчас мы с Алькой подтянем шлюпку повыше, а ты сиди в ботинках сам себе в шлюпке.
— Надо правый борт на камень привалить, чтобы до кингстона добраться можно было.
— Все правильно. А ну, Алик, вылезай, золотая рыбка, напряги силенки! В водичку лезть придется. Жила, упрись веслом покруче!
Витя Конягин заставил Алика влезть в воду и взяться за дело. Упираясь немеющими ногами в дно, они кое-как подтянули шлюпку повыше. Под ногами хрустели льдинки и лопались пузырчатые водоросли, снег сыпал по-прежнему, и одно было хорошо, что работа, как всегда, согрела их. Коле Жилину было хуже. Он закрывал на застежки кожух мотора, и слышно было, какую цыганочку он выколачивает зубами.
Витя Конягин влез в шлюпку и повалил Колю на спину.
— Ты что, ч-ч-чокнулся? — удивился, приподнимаясь, Коля.