Капитанские повести
Шрифт:
— Хотя бы снег не шел, — вздохнул старпом и заторопился на палубу, увидя, как дернулись капитанские плечи. А Юрию Арсеньевичу дважды было показалось, что на экране видна крохотная отметинка, булавочный укол от шлюпки; но, продержавшись несколько секунд на экране, пятнышко исчезло.
— Бочка утопла, что ли? — спросил за спиной капитана радист Силан Герасимович.
— Скажите боцману, чтобы пятнадцать метров цепи в воде оставил. Что он там мышей не ловит? Уже нос по ветру валит, а он ни бе ни ме про якорь. Радикулит поберегите, радист! — пробурчал, не отнимая лица от экрана, Юрий Арсеньевич.
Радист крикнул команды боцману, прижал дверь и опять встал спиной к грелке.
«Хорошо ему, — озлобился Юрий Арсеньевич, — знай себе радикулит греет». Он глянул на лицо радиста, смутно белевшее у переборки, и понял, что уже совсем стемнело.
Ветер свистел в рубочных окнах, и, хотя Юрий Арсеньевич запустил оба гребных электромотора полными ходами враздрай, судно едва-едва разворачивалось носом к ветру.
По тому, как уменьшались глубины на эхолоте, можно было судить и без локатора, что судно быстро несет к островку.
Юрий Арсеньевич приказал боцману потравить цепь, и, когда «Арктур», развернувшись, рыскнул в другую сторону, они отдали второй якорь, уравняли обе цепи и остановили судно.
И тут щелкнул динамик переговорной связи, и вместе с шелестом снега и свистом ветра старпомовский голос беспокойно проговорил:
— Стоп! Стоп! Из-под винтов летит капуста!
— Какая глубина?
Старпом бросил микрофон.
По звонким ударам в репродукторе стало ясно, как силен ветер и на юте, как он там, у самой стенки, подхватывает и бьет о переборку висящий на шнуре микрофон.
— Вот колготит, куда глядят? — забеспокоился радист Силан Герасимович.
Он очень переживал, когда неаккуратно обращались с его хозяйством.
Юрий Арсеньевич выскочил на крыло мостика. С крохотных сугробиков на планшире тянулась по ветру непрерывная пленка снежной пыли.
Юрий Арсеньевич надел перчатки, прикрыл рукой голову и посмотрел сквозь снег вниз. На мелкой волнишке встык к борту несло полосы ледяного сала и шуги. «Ну и то хорошо, волна пока не разгуляется, а ведь баллов на восемь чистых дует…».
Он прянул в рубку.
— Старпом, что вы кота за хвост тянете, как глубина?
— Два метра под килем, Юрий Арсеньевич.
— Шлюпки не видно?
— Так… — не очень бодро ответил старпом.
6
Еще не остывший мотор запустился сразу, даже не чихнув, как только Коля Жилин крутанул рукоятку.
— Держи встречь волне, золотая рыбка, не промажем! — кричал ему Витя Конягин. — Крути полегоньку.
Витя выбрал из воды конец фалиня, которым они цеплялись за бочку, согнувшись, перебрался через сиденье и тронул за плечо Алика Юхневича. Алик сидел между банками на деревянном настиле и ощупывал руками лицо. Он никак не откликнулся на Витино прикосновение. Витя сгреб его за воротник оранжевого жилета и ожесточенно затряс:
— Ты что, паря, очнись, смотри лучше, где пароход!
— Опять, да? Мало тебе? Снова ко мне, да? — затянул Алик, закрываясь рукавицами и пониже сгибаясь от ветра.
Витя Конягин, сморщив пос, поразмыслил пару мгновений, махнул рукой и на коленках стал пробираться к мотору, потому что уже разгуливалась волнишка и шлюпка, как пустое яйцо, каталась и прыгала сверху вниз и снизу вверх, да еще опадая то на тот, то на другой борт. Плохо было и оттого, что шлюпка была едва загружена и винт работал наполовину бесполезно, взбивая в воздух клочки пены. Шлюпка шлепала днищем о волны, и в носовом ящике гремели уключины и всякий другой запасной инвентарь, брызги заворачивались вовнутрь низко над бортами, перемешивались со снегом, — и сразу все схватывалось рыхлой серой наледью, от которой ныли скулы и подбородок: разве согреет кости дубленая морская кожа да двухдневная щетина, когда у Полярного круга дует ноябрьский ветер, а шлюпка сидит каких-нибудь полметра над водой?
Все кругом стало темно, разве только чуть видны были капельки фосфора на приборном щитке у мотора, да и то, если пригнуться пониже. Но несколько раз засветилось неясное зарево впереди, где должен был быть «Арктур». Судя по тому, какое оно было расплывчатое и едва заметное, шлюпку уже порядочно отнесло от судна. За очередной волной и это бледное пятно погасло.
Потом вместе с хлесткими брызгами и снегом из ночи долетел баритонистый звук судового тифона, и сразу стало будто спокойней, а главное — не так одиноко, потому что гудки стали повторяться сначала по одному, потом по два, затем по три: короткий — длинный — короткий, буква Р по азбуке Морзе: р-р-р — якор-р-рь! — якор-р-рь! — якор-р-рь! Гудки эти задали ритм, повели равномерный и точный счет минутам и вернули шлюпочной команде время, потерянное было с того момента, как затонула бочка и шлюпка осталась одна.
Пространство тоже потеряло бесконечность, вернее, бесконечность его ощутилась бы явной только за пределами звука, куда не долетали гудки с судна, а пока были слышны гудки, судно было близко, рядом с надеждой на то, что они как-нибудь выкрутятся из этой истории…
Витя Конягин скосил глаза на белые пальцы моториста, замершие на румпеле, стащил рукавицы и ткнул их в колени Коле:
— Слышь, Жила, кэп-то с якоря снимался! А нас по ветру несет, широковата шлюпчонка, не хуже Алькиного зада, вишь как парусит! Натяни рукавицы, хоть они и на рыбьем меху. Нам бы теперь на остров упакать, а то дальше я и не знаю, куда выплюнет…
Коля Жилин наклонил голову к мотору, так что неясно стало, согласился он или хотел посмотреть, как там температура у двигателя.
Впрочем, это уже и не нужно было, потому что Витя Конягин увидел, как справа томительно промигнула слабая желтоватая звезда. Витя зажмурил глаза, опять открыл — ничего не видно.
— Жила, давай правее, я его видел, ей-богу! — не утерпев, Витя сам потянул за румпель.
Шлюпка наклонилась, косо съехала вбок по волне, и Алик Юхневич, что-то крича, спотыкаясь, полез к ним. Опять хлестнула через борт вода, но Коля выровнял шлюпку, и Алик растянулся на продольном сиденье у мотора, пытаясь тоже вцепиться в румпель.