Капитанские повести
Шрифт:
— Впереди, слева, встречное судно, — доложил впередсмотрящий с бака, — приближается быстро.
— Мы почти на левую сторону перешли, — с тревогой в голосе добавил штурман из затемненной рубки, — створ смещается.
Вячеслав Вячеславович, преодолевая неожиданную лень, оторвался от фальшборта, зашел в рубку и взял бинокль. Белые звезды ходовых огней быстро вырастали над пологим мысом слева, встречное судно приближалось и шло, казалось, поперек залива.
«Высокое судно», — отметил про себя Вячеслав Вячеславович и добавил вслух:
— Это не встречное судно, пересекает залив.
— Куда же оно тут может идти? — спросил штурман.
— А черт его знает. Сбавьте ход до самого малого, лево полборта. Попробуем разойтись правыми бортами.
Едва «Кустодиев» начал уваливаться влево, как Вячеслав Вячеславович понял, что судно, которое шло было на пересечку, поворачивает вправо, прямо на них. Вячеслав Вячеславович сжался: нет, еще далеко, успеем вперед проскочить. А вправо уже не успеть!
— Судно поворачивается на нас! — раздался в динамике крик впередсмотрящего, и затем микрофон у него ударился обо что-то металлическое, и в динамике загремели удаляющиеся шаги.
— Самый полный вперед, еще влево! — тоже заорал Вячеслав Вячеславович. Штурман с треском передвинул рычаг манипулятора на самый полный вперед, присели под нагрузкой дизеля, и пять тысяч тонн кустодиевского металла начали медленно ускорять движение. А встречное судно стремительно вырастало, томительно прорезались в темноте его очертания, и через несколько секунд передний топовый огонь осветил лица всех, кто был в рубке «Кустодиева». Капитан Охотин понял, что еще раз в своей ЖИЗНИ дернул за свободный конец морского узла…
Б) С другой стороны…
05 ч 40 мин — 11 ч 27 мин
Михаил Иванович Строков появился на палубе, когда заканчивали загрузку первого трюма. В домашних черных валенках с галошами и нитрованном полушубке, он деловито заглянул в трюм, на глазок подсчитал объем свободного места, понаблюдал за работой лебедчика, посоветовал спускать площадку к трюму сразу от борта на одном шкентеле, а не вырисовывать в воздухе букву Г, посопел потухшей папироской и отправился назад, к кормовой надстройке. Лебедчик, пока цепляли очередную площадку, посмотрел, как, покашливая, идет в корму капитан. Не спится старику.
На транспортном рефрижераторе «Антокольский» за рейс уже привыкли к тому, что капитан вставал рано, никогда не позже начала шестого. Так Михаил Иванович поднимался два с лишним десятка лет. К утру всегда начинало болеть плечо, и не находилось другого лекарства, как забыться в повседневных хлопотах, а потом, когда он расхаживался, боль в плече исчезала. За эти двадцать лет Михаил Иванович пытался избавиться от ежеутренней боли, вылечить плечо: ездил на курорты, грелся, ходил к гомеопату, прибегал к народным средствам — не помогло. Не помогала и поза, выбранная для сна: в пять часов плечо начинало ныть и дергать, и можно было даже не проверять часы.
Из-за этого еще на «Кустодиеве» на него обиделся старпом, Славка Охотин. Не знал парень, почему капитан является на мостик спозаранку, на утренней старпомовской вахте, думал, что не доверяет, — и обиделся. Потом разобрался, извинялся несколько раз, — хороший был парень, Славка-то.
Михаил Иванович прошел на камбуз, где сонные девушки заваривали утреннее какао, прошелся по коридорам надстройки, сделал выговор артельщику, который бежал из кладовых с горящей сигаретой в руке, потолковал в котельном отделении пару минут с третьим механиком.
«Молодежь, везде молодежь, куда ни кинь. Вон и на «Кустодиеве», поди-ка, один стармех из старой гвардии остался. А начинали как? Все в годах были, тралфлот строили, войну прошли. А ведь все правильно, так и быть должно. Скоро с нас какой прок? На песке нашем пора ихний бетон замешивать… И с чего это я так? Плечо злее обычного болело, что ли?» Михаил Иванович добрался до рулевой рубки и закряхтел, увидев в ней одного четвертого штурмана.
— А старпом где же?
— Ушел бумаги писать. Все нормально, ветра нет, стоим на швартовах как вкопанные. Погрузка с опережением идет. Второй и третий трюма уже полностью забиты.
— Ну ладно, — ответил Михаил Иванович, — а матрос где?
— Внизу на палубе оба работают…
— Ну ладно, — еще раз сказал Михаил Иванович, — как рыбка-то? Партии проверяли? Где второй штурман?
— Выше минус четырнадцати нет ни в одном из ящиков. Заморозили на совесть. Постарались. Второй с ихней технологиней по всем трюмам лазал. Сдают первым сортом.
— По первому-то по первому, надо бы кое-что и по второму, — заметил Михаил Иванович, но дальше в свои думы юного штурмана посвящать не стал. Конечно, за пересортицу мы не отвечаем, каждый ящик вскрывать не будешь, однако лучше бы кое-что заставить их сдать вторым сортом. Рыбку-то еще на берег всю сдавать придется, опять же, значит, всю первым сортом… Нет, запас в этом деле не помешает…
«Антокольский» стоял у борта производственного рефрижератора.
Работа шла споро. Тормоза лебедок жвакали часто, то груженая, то пустая площадка летала в свете люстр между бортом плавзавода и трюмом «Антокольского». В восточной части Кильдинского пролива, где они стояли, происходила смена течений, и оба корабля развернуло поперек, носом в берег, синеватый снежный край которого едва виднелся впереди, высоко над носовыми якорными огнями. На рейде стояло еще несколько рыбопромысловых баз, так что было тесно и нескучно: успевай поглядывать, как разворачивается судно, чтоб не навалиться на соседа, а при здешней хитрой системе течений все они разворачивались кто куда.
В Баренцевом море появилась рыба, и конвейер работал безостановочно.
Рыболовные траулеры, траулеры-морозилыцнки, колхозные сейнеры, средние рыболовные траулеры, малые рыболовные траулеры, большие морозильные рыболовные траулеры ловили рыбу, шкерили, солили, присаливали, морозили, а то и вообще не обрабатывали — сдавали свежьем на плавбазы и производственные рефрижераторы. На рефрижераторах изготовляли свежемороженую рыбу разных видов, филе, консервы, пресервы, вытапливали рыбий жир, на плавбазах треску укладывали в трюм, когда везло — делали селедку бочечного и ящичного посола, — и когда трюмы наполнялись, подскакивал транспортный рефрижератор, вроде вот «Антокольского», за трое — пятеро суток забирал положенные ему три тысячи с хвостиком тонн и бежал скорее в порт, к рыбокомбинату, а чаще прямо к причалам торгового порта, и рыба шла в вагоны, и поезда грохотали на юг: рыбка — стране. Все вместе это было то, что на юге называется «путина», — а тут, на севере, путина всегда, когда есть рыба, то в одном конце моря, то в другом, а то сначала в Норвежском, а потом и к американскому плоскому острову Сейбл, на Джорджес-банку, к Флемиш-капу, или вообще на Патагонский шельф, или в африканский Уолфиш-Бей, — все равно: та же путина. Промысел.