Капитанские повести
Шрифт:
— Михаил Иваныч, меня же домой без сына в отпуск не звали!
— Ну и слава богу. Не забудь нас с радистом на крестины позвать. А шуметь иди вниз, в каюту.
— Же-ле-зо-бе-тон-но! — снова заорал Митрохин и побежал вниз, размахивая радиограммой, будто флажком.
«Вот радуется, — подумал Михаил Иванович, — а я-то хоть где о первой дочке узнал? В Уфе, в артиллерийском училище, пожалуй. Именно там. Перед выпуском. А вот радовался ли этак, не помню… На фронт собирались… Точно. Все думал: как они протянут на моем аттестате? Да и мать слишком красивая была…»
Михаил Иванович крякнул, достал папироску, перемял ее крест-накрест, прикурил и засопел, словно трубкой. Он сделал несколько затяжек, потом увидел капитана «Арктики» и вышел из рубки.
— Здорово, Василий Васильевич! — сложив ладони рупором, выкликнул он.
— Здравствуйте, Михаил Иваныч, еще раз, поскольку по радио здоровались.
— Хорошо ли я стал под погрузку?
— Отменно, Михаил Иваныч! Вываливайте стрелы от второго трюма, и начнем, как договорились.
— Старпом командует. У меня просьба есть, Василий Васильевич, поработай ты своими стрелами мне на третий трюм.
— Чего так-то?
— Да мне же к нулю надо на южный район успеть, вагоны ждать будут, опоздать боюсь. Не часто нашего брата этак балуют…
— Если еще груза возьмете, сейчас организую стрелы на ваш третий трюм. Как, идет?
— У меня же остойчивость! Два часа над расчетами потел… Не могу.
— Жалко, жалко. Я бы вам еще два раза по столько добавил.
— В следующий раз, голуба, в следующий раз… Так ты погоди, не уходи, будут стрелы мне на третий трюм ай нет?
— Подумаем, Михаил Иваныч, сейчас подумаем. Людей мало. Если только из уважения…
Михаил Иванович постучал галошей о галошу, зашел в рубку, сказал механикам, чтобы останавливали дизеля, и стал, прохаживаясь, наблюдать, как разворачивается со своей бригадой старпом: вываливает стрелы, вооружает их в пару для работы «телефоном», навешивает храпцы, такие парные крючки для подъема бочек, парашютом. Тут он не утерпел.
— Бочки-то тяжелые, по семи пудов, ты же у них края крючьями оборвешь! — крикнул он старпому.
— А мы по два храпца на бочку, потихоньку попробуем, все равно место для площадки надо расчистить.
— Смотри, поломаешь края, бочки между бортами будут!
— Отрегулируем…
Михаил Иванович, посапывая папироской, разбирал про себя, как работает на палубе старпом.
…Славку Охотина, если бы его подзавести, поторапливать не надо бы было. Сноровисто работал. Этот работает ровнее, с бабьего узла на морской не перескакивает, уклон не тот. Талант не тот, значит. Опыта тоже маловато. А расти будет медленнее, чем Славка, однако надежнее, пожалуй. А Славка что? Сам себе под стать, что снаружи, что внутри, упругий, как пружина. И колеблется так же. С ним бы еще годика два поплавать… А то все усмехался, когда ему говоришь, все сам да сам…
И еще вдруг вспомнил Михаил Иванович, как впервые увидел он своего старпома и будущего преемника Славу Охотина, высокого, стройного да еще с усиками этими, и поначалу не поверил в него как моряка, слишком уж тот был картинный. Аттестация у парня была отличной, и за дело взялся он с жаром, и работал талантливо, только очень уж неровно. Много повозился с ним Михаил Иванович, много и своей, и его крови попортил. Еще что не нравилось Михаилу Ивановичу в Славке, так это его нелюбовь к разговорам на семейные и родительские темы. Уж как его ни старался подцепить Михаил Иванович, ничего не получалось. Однажды рассердился Строков:
— Ты смотри, каким они тебя красивым вырастили, а не теплый ты к ним!
А Слава Охотин посмотрел на него глазами с золотинкой и сказал:
— Я папу с мамой люблю, Михаил Иваныч. Я к ним каждый отпуск езжу. Но — я пока для них так, всего-навсего матрос-рулевой необученный… Они ждут, когда я большим человеком стану. Видите какая у нас любовь? Так что пока не будем об этом. Я знаю, что делаю.
И Михаил Иванович перестал приставать к нему с наставлениями.
«…И чего это я сегодня весь день Славку вспоминаю, словно бы думать больше не о чем? Капитанит — и ладно. Бока набьет — умней станет да еще меня вспомнит, что зря в слова мои вникать не хотел. Вот сегодня приду — мне мать такой разворот с девочками и домом устроит, а я весь день про Славку… И с «Арктики» не будет проку, надо самому стрелы на третий трюм вооружать, а не о родителях чьих-то думать, вот в чем дело…»
Михаил Иванович бросил папироску в медную пепельницу на переборке, подтянул брюки под полушубком и двинулся вниз.
Давешний пассажир, скучавший у двери старпомовской каюты, заслонил дорогу.
— Ну что, сынок?
— Я врач с «Двины», Греков. Мне надо в Мурманск.
— В Мурманск всем надо.
— Вот мои документы.
— Что же ты, три недели не дотерпел?
— Мне экзамены сдавать.
— Причина — важнее некуда. Старпома обожди, он оформит и определит.
— А в Мурманске сегодня будем?
— Дом в Мурманске, что ли?
— А как же!
16 ч 40 мин — 18 ч 35 мин
Перегрузка бочек шла споро, но еще быстрее наступали сумерки, а за ними и ночь. Солнце прокатилось в распадках прибрежных гор, слегка потрогало верхушки корабельных надстроек. Обычный февральский день за шестьдесят девятой параллелью.
Дней таких в жизни Михаила Ивановича было видимо-невидимо, потому что всю почти свою жизнь, начиная с шестнадцати лет, провел Михаил Иванович на Севере, проплавал на Севере, вот только война прошла для него средней полосой и югом, да в последние годы начал он, сначала на больших морозильных траулерах, а потом на рефрижераторах, плавать в Западную Атлантику, Северное море, к берегам Америки, Африки, на Кубу. И только под занавес его долгой морской жизни невиданно открылся ему берег, дальние страны не на карте, а на ощупь, когда стали возить рыбу прямо с промысла за границу или заходили туда пополнять запасы. Каждый такой заход становился для Михаила Ивановича событием, старик помолодел, взялся за английский и теорию мореплавания повторил так, что мог затуркать любого выпускника мореходки, что он иногда и проделывал с удовольствием и ехидцей.
Конечно, такая работа была не то что всю жизнь: Архангельск — море — Архангельск или Мурманск — море — Мурманск, — а занимался этим делом Михаил Иванович с тысяча девятьсот двадцать седьмого года, когда приехал с братом из глубинной Вологодчины на заработки в Мурманск. Уехали они из дому не потому, что плохо жилось, а просто нужны были деньги на раздел братьев и сестер, которых было у Михаила Ивановича восемь человек.
В Мурманске от города было одно название да железная дорога. Сплошной шанхай. Над халупами и оккупационными гофрированными бараками властвовало каменное здание транспортного потребительского общества, ТПО, неподалеку от которого имеется ныне у Михаила Ивановича добротная четырехкомнатная квартира. Рыболовный флот в ту пору тоже больше гудел на бумаге, хотя и шла вниз по дороге кое-какая рыба: семга, сельдь и треска, и требовались — дай бог — толковые рабочие руки.