Капитанские повести
Шрифт:
Судно продолжало лежать на левом борту, и Михаил Иванович боялся, как бы оно на новом повороте не перекинулось резко на другой борт. А тут еще из центрального поста, из машины, спросили:
— Как там, переворачиваться не собираемся? — Вахтенный механик пытался шутить, но слышно было, что ему не до юмора.
Ужо несколько минут шли прямым курсом на выход, но «Антокольский» все так же лежал на борту и едва-едва заметно распрямлялся. Помощник, тихо ругаясь, выуживал по углам штурманской циркули, карандаши.
— Ну и остойчивость, — сказал Михаил Иванович, чтобы успокоить всех, кто был в рубке, — по расчетам, нормально, а на глаз — некрасиво, судно слишком высокое…
И дальше, для себя, он додумал до конца: остойчивость неважная, в море с такой выходить нельзя.
Наконец «Антокольский» стал прямо. Михаил Иванович дал полный ход и молвил в темноту для вахтенного помощника:
— Вот что, повороты плавно делать будем, не то кого-нибудь кондрашка хватит. Команда наших умных расчетов не знает. Впередсмотрящего оставь на месте да поинтересуйся, что там на баке трещало.
— Пустяки тут, — ответил с бака боцман Семеныч, — несколько ящиков с консервами помяло. Сейчас все перекрепим еще разок.
— Бочки тоже проверь. Кстати, проход на бак есть какой-нибудь?
— Проход поверху, отличный, как по тротуару, да…
— Ну, проверь там все. С полчаса морем идти придется…
Море было тихим необычно для зимы. Мелкая волнишка отскакивала от борта, и чуть доходила до устья Кольского залива откуда-то издалека пологая, невысокая, нечувствительная для «Антокольского» зыбь.
В темный Кольский залив, обставленный шатрами отсветов над городками и поселками, повернули аккуратно, так что внизу, наверно, никто и не заметил поворота.
Михаил Иванович узнавал здесь каждый островок, каждый мысок, каждый заливчик, каждую губу. Он не брался ни разу подсчитывать, сколько же он проходил этим заливом, но и то, если взять хотя бы пять рейсов в год, туда и обратно — десять раз, итого все равно с двадцать седьмого года набиралось раз около четырехсот, а на самом деле было и того больше.
Михаил Иванович помнил залив еще таким, когда огней на нем было — раз, два и обчелся и не было в помине всех нынешних поселков, городков и городов, причалов, заводов, доков — всего того, что превращает скалистую холодную землю в обжитые берега большого морского порта.
Михаил Иванович не ломал над этим голову, он только иногда удивлялся, как же неправдоподобно быстро здесь все изменилось и при этом еще того быстрее прошла его собственная жизнь, словно вчера он шел от осклизлого деревянного причала на осклизлой деревянной шняке по треску, а сегодня возвращается в порт на могучем дизель-электроходе и у бетонных южных причалов ждут его беленькие рефрижераторные вагоны…
Он посмотрел на светящийся циферблат часов и понял, что с таким ходом они ко времени должны успеть, если даже учесть волокиту с прибытием буксиров в лоцмана, швартовку и оформление документов.
— На Тювагубский створ скоро ложиться, Брандвахту проходим, — доложил вахтенный штурман.
— Чую, голуба. Вызови-ка на мостик Митрохина, пусть на руле постоит, тесно скоро будет, а времени нам терять никак нельзя. Уж ты не обижайся, — добавил он, обратившись к рулевому, — пошли-ка вправо потихоньку.
Привели в корму белые огни Тювагубского створа, и Михаил Иванович на миг призадумался, споткнулся во времени. По правилам порта… пора было бы уменьшить ход, и Михаил Иванович так бы и сделал в другое время, но тут впереди брезжил простой вагонов, потому что при опоздании подойти к причалу можно будет только на следующей полной воде, через двенадцать часов, на подходе там такие наносы песка из Туломы, что на малой воде не подойти никак.
Михаил Иванович закряхтел: уж очень ему стало неуютно. Приходится бежать по заливу с этакой скоростью в нарушение всех правил, а иначе с начальством объясняться придется: что же ты, скажут, старый, не справляешься? Может, конечно, и не скажут, но про себя подумают. А если даже и не подумают, то все равно нехорошо: вернулся с пенсии, первый рейс, а тут сразу — простой вагонов, и по чьей, спрашивается, вине?..
Правда, встречных судов нет, вообще сейчас по заливу движение небольшое… К тому же заступил на руль Митрохин, а лучше его рулевого не придумаешь.
Михаил Иванович успокоился.
— Ну что, Митрохин, уже ботинки почистил?
— А как же, Михаил Иваныч, в первых рядах рвануть хочу. Вот Соня обрадуется…
— Ты, сынок, пока на руле повнимательней будь, до Сони еще добраться надо.
— Не беспокойтесь, Михаил Иваныч, как по ниточке проведу. Скорость хорошая, только кустики мелькают. Рулем шевелить не нужно. Ну замолк я…
Митрохин и на самом деле замолк, сосредоточился на руле, и Михаилу Ивановичу стало свободнее под сердцем. Но, когда проходили Североморский плёс с россыпью девиационных знаков, Михаил Иванович услышал в трансляции разговор, болтовню, перемежаемую смешками. Впередсмотрящий забавляется, что ли?
— Эй, на баке, на связь! Это ты там, голуба, языком треплешь? Кто там еще?
— Я… Доктору отвечал, с «Двины». Он думал, что мы уже к Мурманску подходим, а это ведь Североморск.
— Ты вот что: доктор, если ему нравится, пусть на города глазеет, а ты от дела не отвлекайся!
— Есть.
За бортом стало светло, как на вечерней улице. Слева перемещался Североморск, впереди, справа, где двигалось несколько бледных огоньков, за черной грядой сопок висело обширное зарево мурманских огней.
— Поворачивать надо, приближаемся к Великому, — снова доложил пунктуальный штурман.
Михаил Иванович покосился на него, но сказал:
— Право помалу, Митрохин, здорово не спеши, иначе пароход набок завалишь… Сынок, дай-ка бинокль… Что это за огни у Чалм-Пушки? Ага. Один другого обгоняет. На выход идут. Так, Митрохин, так, пусть и катится…