Капкан на честного лоха
Шрифт:
Маргарита сняла с заднего сидения чехол, нашла среди березок солнечное сухое место. Бросив чехол на землю, села, привалившись спиной к стволу дерева и вытянув ноги. Пахло весной, сухой прошлогодней травой и солнцем.
Цыганков разложил переднее сидение и проспал до позднего вечера, впервые за многие месяцы поднялся свежим и отдохнувшим. Проглотив банку мясных консервов, выпросил у Маргариты полпачки американских сигарет, скурил одну, и выдал выстраданное собственным опытом наблюдение.
– М-да, это давно замечено. Тот человек, кто курит «Мальборо», в полном порядке. Абсолютно полном. Чего не скажешь обо мне.
– Не волнуйся, и вы будете в порядке, – пообещала Климова.
Цыганкову предстояло пешком топать до староверов, издалека понаблюдать за домами и двором, а там действовать сообразно обстоятельствам. Если нет солдат или милиции, нужно найти того старика, кто приютил беглецов. Старик знает, где Климов и Урманцев. Если же менты и солдаты окажутся на месте, нужно набраться терпения и ждать, когда они отвалят.
К вечеру переменчивая погода преподнесла новый сюрприз. Небо заволокло низкими облаками, солнце исчезло, по лобовому стеклу, крыше и капоту застучали мелкие водяные капли. Начался весенний северный дождь, густо перемешанный со снегом. Цыганков потуже затянул шнурки ботинок, сунул в карман банку тушенки и толстый кусок хлеба. Открыл дверь, ступил на размокшую землю, поежившись от ветра, поднял воротник куртки.
Хотел уже идти, но Маргарита окрикнула.
– Павел.
Цыганков остановился. Его давно никто не назвал по имени.
– Павел, – повторила Климов. – Я хочу тебя попросить об одной веши.
Цыганков терпеливо ждал, капли дождя падали на лицо, щекотали подбородок.
– Поклянись, что не скажешь мужу о том, что видел. Там, в доме. Что хозяин меня… Я не хочу, чтобы муж знал об этом.
– Не скажу, – кивнул Цыганков. – Мало приятного если какая-то гнида твою жену… Точно, не скажу.
– Тогда иди, – сказала Климова. – Ни пуха, ни пера.
Цыганков не ответил. Поминать черта к ночи не хотелось.
Валентина Николаевна Петухова, хозяйка дома, в котором квартировала Климова, проснулась от странного беспокойства.
Сердце словно чувствовало близкую беду. Взглянула на часы: девять с четвертью. Крепко же она спала, глубоко. Еще не зная, что нынче она стала вдовой, Валентина Николаевна переделала обычные утренние дела, вышла во двор, покормила кур. Когда по тропинке возвращалась к дому, бросила взгляд на окно квартирантки.
Батюшки, одно стекло в правой раме на месте, а второго почему-то не хватает. Хозяйка подошла ближе, чтобы лучше разглядеть окно, может, обозналась. Точно, стекло стоит во внутренней раме, во внешней раме стекла нет. Валентина Николаевна наклонилась, под ногами лежали мелко разбитые осколки. Встав под окном, подала голос.
– Маргарита. Слышь, Маргарита.
Ни ответа, ни привета. Может, спит еще? Или за бочковым молоком убежала? Неосознанное беспокойство острой занозой укололо душу. Валентина Николаевна ещё несколько раз позвала квартирантку и, рассердившись неизвестно на кого, вернулась в дом.
На этот раз в глаза бросилось то, что синяя мужнина куртка из непромокаемой ткани, в которой тот ходит на работу, почему-то висит в сенях на гвозде. И новая шапка тут же. А старого ватника, что Сергей Сергеевич надевает, когда работает во дворе или что-то ладит по хозяйству, нет на месте. Но муж не носит на службу старый ватник. Сергеич следит за собой, со двора не выходит в рваной телогрейке, а у себя в котельной снимает верхнюю одежду, переодевается в робу. Странно…
Валентина Николаевна заварила чай, но беспокойство в душе росло, а темные мысли роились в голове, как густой рой помойных мух.
Она вышла в сени, стала барабанить кулаком в комнату квартирантки. В эту минуту Петуховой казалось, что ответы на все её вопросы находятся именно за дверью Маргариты. Так подсказывало сердце, и сердце, как всегда, не ошибалось. Хозяйка снова вернулась в свою комнату, усевшись на стул, стала глядеть в окно. Вчера вечером муж обещал придти на обед раньше. А может, квартирантка из магазина вернется.
Прошел час, другой. Но на тропинку, протоптанную от калитки к дому, так и не ступила человеческая нога. Терпение хозяйки кончилось. Она открыла дверцу самодельного бельевого шкафа, приставила табурет. Забравшись на него, пошарила ладонью по краю верхней полки. Обнаружив ключ от комнаты Маргариты, сунула его в карман фартука. По уговору с квартиранткой, хозяйка не имела права держать у себя ключ от её комнаты, тем более не могла соваться туда без спросу.
Но какие к черту уговоры, чего они стоят, когда женское сердце болит, не переставая, словно прищемленное дверью? Хозяйка вышла в сени, просунула ключ в замочную скважину, повернула на два оборота.
Она толкнула дверь, сделала робкий шаг вперед и замерла на пороге. На полу валялись разбитые чашки, блестели бутылочные осколки, пара вилок, ложка. Господи, ковер со стены пропал. Любимый ковер с волшебными белыми лебедями и царевной на берегу пруда. Что же случилось? Неужто ограбили? Хозяйка подавила рвущийся из груди стон.
Она прошла на середину комнаты. В дальнем углу два мягких чемодана квартирантки. Один из блестящей коричневой кожи, другой из плотной, богато вышитой цветными нитками ткани. Таких шикарных чемоданов, за которые, видимо, плачены немыслимые деньжищи, Валентине Николаевне, меняющей седьмой десяток лет, за долгую жизнь даже трогать руками не доводилось. Значит, грабежа не было, раз вещи Маргариты целы.
Завороженная видом роскошных пухлых чемоданов, Петухова не сразу обратила внимание на бесформенную бордово-черную лужу у самых ног. А когда, наконец, глянула под ноги, икнула и прошептала помертвевшими от страха губами:
– Кровь… Господи, спаси и помилуй.
Ноги сами собой подкосились то ли от страха, то ли от нахлынувшей слабости. Петухова повалилась коленями на кровяное пятно, нагнулась. С этой позиции можно было разглядеть большой вытянутой сверток, напоминающий огромный мешок. Как это же пропавший со стены ковер, а в него что-то завернуто.