Капля света
Шрифт:
— Настя! — возмущенно одернула я сестру. — Ну что ты такое говоришь!
А она вырвалась от меня и убежала в другую комнату. Тетя Наташа посидела еще некоторое время, я несколько раз перед ней извинилась за Настькину грубость. Она вздохнула:
— Да перестань, Лера. На самом деле маленькая она еще, глупая…
Когда мы снова остались одни, Настя прижалась ко мне, обняла крепко-крепко, прошептала:
— Ты прости меня, Лерка. Только меня ужасно злит, когда нас жалеть начинают. Меня достала уже эта жалость.
Я кивнула в ответ. Она обняла меня еще крепче и снова зашептала:
— Они не понимают. Не понимают, что у меня есть самое главное. Что у меня есть ты, я у тебя есть тоже, вот что самое главное. То, что мы с тобой вместе и мы всегда будем вместе, и никто тебя у меня не отнимет…
Что-то случилось в тот вечер с моей Настей. Я слушала ее, гладила по голове, прижимала к себе и все отчетливее понимала, что девочка моя уже выросла…. Хотя внутри все протестовало: нет, не должно быть такого, думала я, ведь ей всего тринадцать, и рано еще, слишком рано становиться ей взрослой! Но потом вспомнила, что и сама повзрослела гораздо раньше — в девять лет. И подумала, вздохнув, о том, что Насте моей еще повезло. Все-таки успели она дотянуть до тринадцати. Грустно все это было, жаль было расставаться с маленькой Настей. Я даже обиделась на нее немного в тот вечер, когда поняла, что она внезапно вдруг стала взрослой. Не спросила разрешения, не посоветовалась…
Где-то через неделю, после этого случая она принесла домой альбом с репродукциями. Я пришла поздно, в одиннадцатом часу. Она почему-то не вышла меня встречать, не повисла на шее как обычно.
— Настя! — позвала я и услышала из спальни:
— Я здесь.
Она сидела на кровати, а перед ней лежал какой-то толстый альбом, «SalvadorDali» — прочитала я на корешке латинские буквы.
—Ч то эта ты здесь изучаешь? В школе что ли, задали?
— В школе такое не задают, — хмуро ответила она. — Посмотри сюда, ты его видишь?
— Кого? — я уставилась в репродукцию картины, которая называлась «Невидимый бюст Вольтера».
— Вольтера, кого же еще, — огрызнулась она. Не папу римского. Видишь его бюст? Я ничего не видела.
— Он же невидимый, — скептически возразила я. Здесь так и написано — невидимый…
— Видимый, очень даже видимый! Вот, посмотри глаза. Вот усы, вот губы. Вот ухо.
— Крупновато, — раскритиковала я ухо. — Не бывает таких ушей.
— Глупая ты, это же сон. Во сне все бывает. А вот еще, смотри…
Она листала страницы. «Автопортрет с Рафаэлевой шеей», «Одиночество», «Плоть на камнях»… Целая череда сюрреалистических видений, которые почему-то так захватили мою Настю. Пейзажи — Кодакес, Порт-Алигер. Два с лишним часа мы с ней листали альбом. От начала до конца, от конца до начала…
— Знаешь, Лерка, у меня такое странное
Я тогда не отнеслась серьезно к Настиным словам. Легла спать, а она еще полночи сидела и разглядывала эти параноидальные картинки, как будто и правда боялась с ними расставаться. Потом еще целую неделю листала она этот альбом, сидела задумчиво на диване и вглядывалась в рисунки, каждый раз видела в них что-то новое. Альбом этот был чужой, ей учительница по рисованию на несколько дней дала. Отдала его Настя обратно и заскучала. Сколько мы с ней по книжным магазинам искали — так и не нашли такого альбома. Я пошла тогда к ее учительнице, рассказала про Настины мучения, и она обещала мне помочь. А через пару недель Настя пришла из школы домой счастливая и притащила с собой целый ворох этих картинок, скопированных с альбома на цветном ксероксе. И принялась развешивать их по стенам…
Главное, я и сама ими увлеклась. Только в глубине души мне все же немного страшно было. Какое-то неприятное чувство не давало покоя: как будто неправильно я поступаю, поощряя эту странную ее привязанность к сюрреалистическому бреду. Не должна девчонка, которой еще и четырнадцати лет не исполнилось, всем этим увлекаться. У нее в голове другое должно быть. Дискотеки, вечеринки, губные помады. А тут вдруг — Сальвадор Дали.
Но поделать с этой странной ее привязанностью ничего было нельзя. Со временем я привыкла и перестала обращать внимание на все эти кубистические фигуры, развешенные по стенам. Да и Настя, кажется, успокоилась. Снова стала ходить по квартире как по квартире, а не как по музею. Бывало в первое время и такое…
Когда ей исполнилось пятнадцать, появился в ее жизни первый мальчик. Синеглазый, светловолосый и добрый, как теленок — Мишка Абрамов. Я все смеялась над ними, когда видела, как они из школы вместе домой идут и он мою сестренку чинно так за талию обнимает.
С Мишкой она дружила недолго. Всего пару недель я наблюдала из окна их трогательные возвращения домой после школы, а потом снова увидела Настю, одиноко бредущую по дороге, усыпанной желтыми листьями.
— Где твой рыцарь? — поинтересовалась я — Насморк подхватил?
— Он не рыцарь, — хмуро ответила Настя. — 0н придурок настоящий. Надоел он мне. И вообще, все это было та, от скуки. Не по-настоящему…
— Ничего, —утешила я сестру, — будет еще в твоей жизни настоящее чувство!
Если бы я знала тогда, что будет дальше с Настей…
Появился вскоре еще один ухажер, десятиклассник, прыщавый и долговязый Саня Куликов. Однажды, вернувшись с работы чуть раньше, я застала их полураздетыми в нашей спальне. Этот придурок был в одних штанах. А Настя моя…
— Ну, и долго ты теперь будешь изображать из себя оскорбленную невинность? — поинтересовалась у меня Настя, не выдержав наконец тяжелого двухчасового молчания.
— Настя, тебе пятнадцать. Неужели ты не понимаешь, что тебе еще рано, слишком рано…
У меня просто слов не было. Все это как снег на голову свалилось, я еще не готова была к такому разговору,
— Ты считаешь рано? А сама ты, Лерка во сколько лет первый раз?