Капля воды - крупица золота
Шрифт:
Бабалы возмутился:
— Ах ты, провокатор! Сам же меня подталкивал!
— А ты и обрадовался! Вот доложу обо всем Аджап-джан.
— Нуры, должен же я общаться с народом?
— Почему же ты выбрал представительницу — в юбке? Со мной общайся. Я тоже народ. Нет, скажу, все скажу Аджап! И от себя кое-что добавлю.
— Язык у тебя без привязи. — Бабалы посмотрел на часы. — Ого, времени-то сколько! Пора по домам.
— Я подожду Галю и Володю.
— Как знаешь. А я пошел. Завтра дел — невпроворот.
На
Бабалы шел и думал об Аджап. Он почему-то чувствовал себя виноватым перед ней: она в Ашхабаде, у постели отца, ей не до развлечений, а он ишь распрыгался, как молодой козел! И все же хорошо, что он побывал в клубе. От одного вида веселящейся, отдыхающей молодежи, его орлов-строителей, на душу снизошла отрада…
Глава сорок седьмая
ОПЯТЬ МЕЛЛЕК ВЕЛЛЕК
Это было для строителей полной неожиданностью, и Бабалы отправился вдоль трассы канала — узнать, как подготовились бригады к зиме, запаслись ли дровами, не нуждаются ли люди в теплой одежде. Если похолодание не случайно, то грунт промерзнет и работать будет труднее. Надо принимать какие-то меры, чтобы строительство канала шло прежними темпами.
Вокруг, насколько хватал глаз, нетронуто сверкал снег, кое-где простроченный лишь следами лисы, пробежавшей перед рассветом.
А на трассе канала царило обычное движение — экскаваторы, скреперы, бульдозеры продолжали атаковать пустыню.
Бабалы то и дело просил шофера остановить машину, с удовольствием шагал по снегу, хрустевшему под сапогами, глубоко, всей грудью, вдыхал чистый, посвежевший воздух. Он подолгу разговаривал с бригадирами и прорабами, делая заметки в своей записной книжке, расспрашивал строителей о самочувствии, настроении, нуждах…..
Далеко за Рахметова Бабалы вылез из машины и взобрался на высокий бархан.
Огромный диск солнца; похожий на чурек, только что вынутый из тамдыра, четко выделялся над белой линией горизонта. Снег в лучах солнца отливал серебром, слепил глаза. Все пространство от земли до неба было заполнено серебристым сиянием.
Защищаясь от этого блеска, Бабалы приставил к бровям козырьком ладонь, пробежал взглядом по руслу канала. Оно тянулось далеко-далеко, и на всем его протяжении мельтешили машины, люди — большими черными муравьями на сплошном белом фоне.
Ни дождь, ни зной, ни холод не были помехой строителям. Их движение вперед не в силах были притормозить и формализм перестраховщиков, сомнения маловеров, происки отдельных проходимцев… Канал строился — во имя народного блага, чистыми руками советских людей. Чистыми — как этот вот снег…
Бабалы
Ах, как это хорошо — освободиться от давившего на тебя груза!..
Бабалы осторожно, боясь поскользнуться, спустился вниз и только подошел к своей машине, как рядом остановилась другая, светлая «Победа» с городским номером. Из нее вывалилась грузная фигура… Меллека Веллека.
— Бабалы, дорогой! Я с утра тебя разыскиваю, весь участок объездил. Здравствуй, здравствуй, товарищ начальник!
Бабалы машинально пожал протянутую ему руку и тут же тряхнул ладонью, словно пытаясь избавиться от приставшей к ней грязи.
— Зачем я понадобился в такой непогожий день?
Словно не заметив его жеста и неприязненной иронии в голосе, Меллек быстро заговорил:
— Знаю, знаю, дорогой, не жалуешь ты меня. Да я любви от тебя и не жду — не девушка ведь. Я к тебе за поддержкой. Да, да, я верю в твою доброту, верю, что ты выше всяких дрязг и мелких, мстительных чувств. Ну, сцеплялись мы порой, как кошка с собакой, спорили — так ведь по принципиальным вопросам! Ведь дело-то мы делаем общее, так, Бабалы?
Меллек говорил примерно то же, что недавно Бабалы слышал от Алексея Геннадиевича, однако слова его не находили в душе Бабалы никакого отклика. Он смотрел на Меллека холодно и враждебно:
— В принципиальных спорах, заботясь об одних и тех же интересах, не прибегают к нечестным приемам.
— Виноват, Бабалы, кругом я перед тобой виноват! Думаешь, мне легко было решиться на встречу с тобой? Ей-богу, легче кинжалом вспороть себе грудь! И если бы я мог, я вынул бы из груди сердце и положил на этот снег: гляди, оно, может, когда-то было черное, а теперь трепещет взволнованно и покаянно, моля о прощении! Я знаю, Бабалы, ты умеешь прощать, у тебя добрая душа!
— Не понимаю я что-то, с чего это ты вдруг рассказываешь мне сказки о своем сердце и взываешь к моей доброте.
— Меня травят, Бабалы! Обложили со всех сторон, как волка какого. Норовят припутать мое имя к делу этого жулика, Муррука Гышшиева. А какое я имею к нему отношение? Партбюро министерства тоже что-то готовит против меня…
— Не вижу — чем я мог бы тебе помочь, У тебя ведь есть покровители посильней.
— Ай, Бабалы, как будто тебе неизвестно: друзья — как тень, в солнце она с тобой, а как сгустятся тучи — исчезает.
— Понимаешь, Меллек Веллек, мне это, к счастью, неизвестно. И я от души тебе сочувствую.