Кара-курт
Шрифт:
— Яш-улы сказал, чтобы я приехала. Я приехала. Такой закон.
— Ну вот и хорошо! Очень хорошо! — отозвался Кайманов. — Отдыхайте с дороги. Я поговорю с вашим председателем и скоро освобожусь.
Кайманов проводил Али-ага и женщину в отведенные им комнаты, задержал во дворе Балакеши.
— Ты все сделал, как я тебе велел, ата?
Темная, изрытая оспой с приплюснутым носом физиономия председателя поссовета Даугана, казалось, стала еще темнее. Блеснули в улыбке белые зубы, раздалась в стороны черная скобка подбритой бороды.
— Ай, Ёшка, — сказал он, — можешь теперь меня в самые главные дипломаты назначать. Думаешь, легко было баджи уговорить? Не пойду, говорит, и все. Боится. Кто-то ее запугал. Пришлось нашего яш-улы Али-ага просить ей приказать: аксакал сказал — значит, выполняй. Только тогда и пошла.
— Это все хорошо, дорогой Балакеши. А как то, что я тебя просил? Верблюдов привел? Бочата залил водой?
— Все, Ёшка, готово. Восемь завьюченных верблюдов с бочатами на горбах ждут тебя за городом, у старого кирпичного завода. С ними Рамазан — сын Барата. Он хоть и молодой, но молчать будет, слова не скажет. Последний свой транспорт тебе отдаю. Колхозникам сказал: надо для застав дрова заготавливать. Никто не спорил. Понимают — надо...
— Ладно, за верблюдов, как только можно будет, дам тебе машину, сено там, дрова в город отвезти.
— Бо'лды, Ёшка, бо'лды, — согласился Балакеши. — Ты давай воюй получше, а за машиной мы к тебе еще не один раз придем.
— Верблюды нужны вот ему. — Кайманов положил руку на плечо Самохина: — Ты, Балакеши, поезжай к Рамазану. Как только стемнеет, и мы там будем.
Пока Яков инструктировал председателя поссовета Даугана, Самохин, которому предстояло идти с отрядом в пески искать банду Аббаса-Кули, вызвал старшину Галиева.
— Товарищ старший политрук, — доложил тот. — Отряд полностью сформирован. К выходу готовы. Оружие, снаряжение, боекомплект НЗ проверены. Переводчиком с вами поедет Сулейманов. Вареня' еще не совсем поправился. Да вон он идет. Капитан Ястребилов отпускал его домой к невесте Юлдуз, чтоб не попадался на глаза большому начальству.
Толстый, короткий Вареня', в домашнем одеянии — рубахе, сатиновых штанах и тапочках, пока что не мог похвастаться военной выправкой. Катился он по улице аула, как шар, размахивая руками и поминутно вытирая платком пот со лба. Но вместе с тем шел он, преисполненный важности, высоко держа голову, и рукой делал отмашку не как-нибудь так просто, а будто шагал в строю.
— Ишь старается, — проговорил, придирчиво наблюдая за Варене'й, Галиев. — Это потому, что сам полковник Артамонов приказал ему ждать особых распоряжений.
— Гнать этого Вареню' надо от комендатуры подальше, — сказал Кайманов. — Только и славы, что полковник с ним цацкается, надеется еще одного переводчика вырастить, а так я бы его и близко не подпустил.
— Язык-то он знает? — спросил Андрей. Кайманов пожал плечами:
— Акцент немыслимый, но чешет без запинки. Когда не врет, понять можно.
— Ну что ж, поскольку все готово, приступим, старшина, — сказал Самохин. — Сейчас, пока еще светло и до вечера есть время, посадите всех, кто идет в поход, на две машины, выезжайте с пилами и топорами в горы к границе. Постарайтесь сделать так, чтобы видело вас побольше народу. Ночью переместитесь скрытно в условленный квадрат, подальше от населенных пунктов. Туда же двое коноводов приведут лошадей и верблюдов. Приедем и мы со старшим лейтенантом Каймановым. Ни одна душа не должна знать, что идем в пески.
Через несколько минут со двора комендатуры выехали два грузовика, в кузовах которых с пилами, топорами и веревками в руках тесными рядами сидели пограничники. Громкая песня разносилась на всю округу. Пели «Дальневосточную»:
Стоим на страже всегда, всегда,
А если скажет страна труда:
«Прицелом точным врага в упор»,
— Дальневосточная, даешь отпор,
Краснознаменная, смелее в бой!
Слова эти относились еще к тому времени, когда главными военными событиями, за которыми следила вся страна, были события у озера Хасан и на Халхин-Голе. Сейчас же масштаб дальневосточных сражений не шел ни в какое сравнение с тем, что происходило на западе. Но от хасанских событий остался немалый опыт, осталась песня...
Андрей подумал, что пограничники, которые пели ее, наверняка догадывались, что пилы и топоры всего лишь маскировка: снарядился отряд и запасся боеприпасами не для заготовки дров. Многие впервые выезжали на боевую операцию, для таких это была фронтовая песня, наверное, потому и пели ее так громко и с таким чувством...
— Ну что ж, Андрей Петрович, — обращаясь к нему, сказал Кайманов. — Пора нам с тобой идти к старухе Сюргуль...
Старая курдянка встретила обоих военных начальников у ограды своего приусадебного участка и так быстро заговорила, размахивая руками, что Кайманов едва выбрал минуту для приветствия: «Салям, баджи!»
— О чем она говорит? — зная, что время дорого, спросил Самохин.
— Да тут целая история, — неожиданно добродушно отозвался Кайманов. — Наша уважаемая Сюргуль попросила меня написать письмо Советской власти с жалобой на мальчишек. Понимаешь, залезли хулиганы к ней в огород, огурцы потоптали, помидоров нарвали. Решили мы призвать их к порядку...
Ответ Кайманова показался Андрею настолько неуместным, что он едва удержался от восклицания, но Яков говорил серьезно, а Сюргуль, видимо понимавшая по-русски, следила за каждым его словом.
— Только вот зачем ты, баджи, про письмо своим обидчикам сказала? Теперь они свидетелей подберут. Опять мне твоими делами заниматься? Скажи-ка лучше, где Хейдар? Передала ты ему, что я тебе говорил?
— Ай, Ёшка, бо'лды! Правильно говоришь, — согласилась старуха. — Давай лучше ты занимайся моими делами. А Хейдар здесь, пришел. В моей хонье сидит, тебя ждет. Куда денется...
Яков и Андрей хотели войти в дом Сюргуль, но Хейдар, услышав свое имя, сам вышел им навстречу. В выпуклых глазах угрюмоватая настороженность.