Кара-курт
Шрифт:
???!!!
Самохин, затаив дыхание, ждал, что будет дальше. «Врет ведь треклятый Ковтун! — мелькнула мысль. — А вдруг — правда?»
Взбешенный Ястребилов сузившимися глазами в упор смотрел на техника-интенданта.
— Издеваетесь? Разыгрываете?
Ковтун с самым невинным и даже перепуганным видом похлопал белыми ресницами, прикрыл хитрые, блеснувшие лукавством глаза:
— Никак нет, товарищ капитан. Вот и Махмуд Байрамович подтвердит...
Он указал веником на возвращавшегося в свою комнату Байрамова, который конечно же слышал весь этот поклеп.
Ястребилов, бормоча ругательства, пулей проскочил мимо него во двор:
— Ноги моей больше здесь не будет!
Байрамов с негодованием воздел руки к небу. Некоторое время он не находил слов: дескать, никогда в жизни ни один паук, ни одна змея у меня никуда не девались. Потом махнул рукой и, хлопнув ладонью Ковтуна по плечу, затрясся от хохота:
— Ай, техник-интендант, ай, молодец! За это прощаю тебе даже ракетницу и сорок ракет, что ты мне в первый день службы подарил. Пойдем ко мне, дорогой! Этот замечательный день обязательно надо отметить! Товарищ старший политрук, к нам! Вы — тоже единомышленник! Можно сказать, участник событий.
— Я с удовольствием отметил бы в такой хорошей компании этот замечательный день, Махмуд Байрамович, — сказал Самохин. — Но хотел бы сначала услышать, как вами решена одна сложная медицинская проблема.
— Понимаю, понимаю, — отходя вместе с Самохиным в сторону и понижая голос, сказал Байрамов. — Вы имеете в виду доблестного защитника границы, симулирующего со вчерашнего вечера «острый» живот.
— Значит, ничего серьезного?
— Живот у него здоров, как у меня и у вас, вместе взятых. Правда, общая депрессия... Видимо, какой-то нервный шок... По складу — типичный меланхолик.
— Если это возможно, — сказал Самохин, — подержите его немного у себя, Махмуд Байрамович, полечите вот от этой самой депрессии с меланхолией. Очень важно, чтобы он успокоился и пришел в норму. Вы, очевидно, знаете, кое-кто возводит на него напраслину. Надо, чтобы он снова почувствовал себя человеком.
— Будем лечить. Сейчас поставлю свои банки-склянки на место, пойду еще раз посмотрю вашего Оразгельдыева.
— Ну вот и хорошо, Махмуд Байрамович, — повеселев, сказал Самохин. — До вашего прихода и я с ним двумя-тремя словами перекинусь.
В маленькой глинобитной пристройке, где помещалась санчасть, никого не было, даже санинструктора Скуратовича. Как говорил на боевых расчетах старший лейтенант Кайманов, больных быть не должно, потому что болеть некогда.
Оразгельдыев лежал на койке в трусах и майке, едва прикрыв ноги простыней и подложив руки под голову, то ли спал, то ли дремал.
Услышав, что кто-то вошел, открыл глаза, с неприязнью посмотрел на Самохина.
— Здравствуйте, Оразгельдыев, — сказал Андрей. — Как вы себя чувствуете?
И хотя сказал он это ровным, спокойным голосом, Оразгельдыева как будто кто ткнул раскаленным прутом.
Затравленно озираясь: не слышит ли кто его, глотая слова и захлебываясь, он заговорил вдруг с ненавистью на вполне понятном русском языке:
— Ходишь за мной, да? Отцу написал, да? Мучаешь, да? Зачем в Кара-Кумах нашел? Зачем сказал — сам посылал? Не хочу здесь! Ничего не хочу!
Он откинулся на подушку, зашелся в рыданиях, обхватив голову руками.
Самохин дал ему успокоиться, негромко сказал:
— Вы нездоровы, Оразгельдыев. Врач сказал — это от солнца. Полечитесь, вернетесь в строй. А насчет похода в пески, хоть у меня и была контузия, я точно помню: именно вам я давал задание пойти в Кара-Кумы и разведать, где находится стан Аббаса-Кули.
Оразгельдыев повернулся на койке, вскинул искаженное гримасой, залитое слезами лицо:
— Я знаю, где его стан? Ничего я не знаю! Ничего не хочу знать! Ничего не скажу!..
— Что, что здесь происходит? — послышался голос Байрамова.
В изолятор санчасти вошел врач комендатуры. С удивлением он остановился посреди комнаты, переводя взгляд с одного на другого.
— Истерика, — спокойно сказал Самохин. — Это уже по вашей части, Махмуд Байрамович.
Выйдя на порог санчасти, Андрей с удовлетворением отметил про себя, что за последнюю ночь Оразгельдыев сделал отличные успехи в русском языке: взял да и заговорил, а это уже кое-что да значило. Не ускользнула от внимания Андрея и реакция новобранца на упоминание политрука о своей фронтовой контузии. Почему бы не предположить, что старший политрук, получивший на фронте ранение в голову, и на самом деле не очень хорошо помнит, кому какое отдавал приказание? А раз так, значит, он и в самом деле думает, что именно Оразгельдыева посылал вместе с Амангельды в Кара-Кумы! Тогда и тревоги ли к чему.
Андрей был определенно доволен тем, что удалось «подкинуть» мысль о своей фронтовой контузии, доволен истерическим криком Оразгельдыева: сильные не кричат, крик — всегда слабость. Но, видно, день испытаний разного рода казусами для него сегодня только начинался.
Четким строевым шагом к нему подошел дежурный Сулейманов, приложив руку к козырьку фуражки, подчеркнуто официально доложил:
— Товарищ старший политрук, вас немедленно вызывает по телефону бригадный комиссар Ермолин.
«А Байрамов-то все-таки нажаловался», — подумал Андрей и с неудовольствием сказал об этом врачу: — Не думал я, Махмуд Байрамович, что вы так вот сразу и бригадному комиссару... Ни к чему ведь...
— Что вы, что вы? Даже в мыслях не было! — замахал на него руками Байрамов. — Это я вас только припугнул! А бригадному комиссару и не заикался.
— Тогда не знаю, в чем дело, — Андрей прошел в канцелярию, взял телефонную трубку, назвал себя: — Старший политрук Самохин слушает, товарищ бригадный комиссар.