Кара-курт
Шрифт:
Мимо проехала «эмка» бригадного комиссара Ермолина, остановилась в нескольких шагах. Из «эмки», распахнув заднюю дверцу, выкатился Вареня', обмундированный по случаю военных действий в пограничную форму, открыл переднюю дверцу машины, стал во фронт, пропуская мимо себя старшего политрука Самохина.
— Приветствую тебя, Андрей Петрович, — с удовольствием пожимая руку замполиту, сказал Кайманов. — Сегодня у нас и раненые в строю...
Неловко передвигавшийся Вареня' сделал вид, что намек старшего лейтенанта его не касается, неожиданно для Кайманова щелкнул каблуками, гаркнул по-фельдфебельски:
— Здравия жилаю, товарыщ старший лейтенант!
— Здоров, здоров! Ишь как стараешься, — окинув его ироническим взглядом, сказал Яков. — Не иначе — перед единоверцами.
— Так точно, товарыщ старший лейтенант, перед единоплеменниками, — отрапортовал Вареня'.
— Вольно, вольно. Теперь и я вижу, добрый у нас пограничник Курбан-Вареня'. Далеко ли направляетесь?
— Едем помогать майору Веретенникову, — сказал Самохин. — Полковник Артамонов определил к нему нашего Вареню' на стажировку под присмотр Сулейманова. Мне предписано срочно явиться в политотдел.
В это время по соседней улице, расположенной террасой выше, пропылила крытая агитмашина с кузовом-фургоном. В кабине — майор Веретенников, у открытой двери кузова — Сулейманов. Машина остановилась неподалеку, повернув динамики в сторону главной улицы.
— Вон твой объект службы. — Кайманов указал Варене' на агитмашину. — Доложи майору как положено.
— Усэ будэ, як найкраще, — заверил его Вареня'. Лихо откозыряв, неуклюжей походкой направился к агитмашине.
— Боюсь, дали маху мы с этим Варене'й, — проводив его взглядом, сказал Кайманов. — Только из-за крайней нужды в кадрах такого лоботряса переводчиком взяли.
— Без него не обойтись, — отозвался Андрей. — Мне с населением беседовать, разъяснять политику, попробуй это сделать без Сулейманова или без Варени'. Сегодня в городе, завтра по окрестным аулам поедем...
— Вместе отправимся, — подхватил Кайманов. — Думаю, наш друг Клычхан тоже не откажется с нами поехать, — взглянув на внимательно слушавшего их курда, добавил он. Тот молча приблизился и, когда Яков перевел ему, о чем разговор, с готовностью закивал головой.
— Обязательно поедем! — сказал он. — Много людей соберем! Пусть все знают, что теперь дает нам Советская власть!
— Власть как была ваша, так и осталась ваша, — поправил его Кайманов. — Мы просто будем разъяснять людям, зачем пришли кызыл-аскеры.
С той стороны, где остановилась агитмашина, донесся знакомый голос Сулейманова, во много раз усиленный динамиком. Как пояснил Яков, Сулейманов передавал текст ноты Советского правительства Иранскому правительству, обращение советского командования к народу.
Самохин, откозыряв Якову, сел в «эмку», а Кайманов подумал, что обращение к народу передавалось, а самого народа пока что, за исключением шнырявших по улицам мальчишек, не было видно. Наверняка основательно поработала фашистская пропаганда. Надо было не только разъяснять смысл прихода советских войск, но и устранить то недоверие, которое породили гитлеровские наговоры.
«Эмка» скрылась за поворотом улицы. Кайманов с Галиевым и Клычханом направились дальше, отыскивая хотя бы одного человека, с кем можно было бы поговорить.
Снова потянулись пыльные окраины города, глинобитные кибитки, дувалы, тандыры в виде огромных, перевернутых вверх дном чугунов, с закопченной дыркой наверху — своеобразные приспособления для выпечки чурека — хлебных лепешек.
На одной из самых кривых улочек, такой, что и улицей ее не назовешь, все трое еще издали увидели вывешенный над убогой мазанкой красный флаг.
— А вот и живая, да еще революционно настроенная душа, товарищ старший лейтенант, — сказал Галиев. — Все-таки приятно видеть красный флаг в чужой стране.
Они остановились перед украшенной красным флагом кибиткой. На пыльной улице играли черные от загара и грязи мальчишки. Один из них, в самых ветхих лохмотьях, отличался от остальных синими, как васильки, глазами. Это было так необычно для жителей востока, что мальчик невольно обращал на себя внимание. Рядом с ним держался другой мальчишка, почище и получше одетый, видно, из более зажиточной семьи.
— Эй, огланжик, бярикель, [31] — позвал Кайманов, — идите сюда.
Он достал из кармана несколько карандашей и блокнот.
Мальчики мгновенно налетели со всех сторон, причем оказалось их гораздо больше, чем было на улице.
Кайманов раздал им карандаши, разделил бумагу из блокнота, потрепал по волосам мальчика с удивительными синими глазами.
— Как зовут?
— Усехон.
— Гуссейнхан, значит. Хорошее имя Гуссейнхан. Что ж, давай будем знакомиться...
31
Огланжик, бярикель — мальчики, идите сюда.
Из кибитки вышел хозяин, видимо, отец синеглазого Гуссейнхана. Низко кланяясь и широко улыбаясь, он жестом пригласил гостей к себе в дом. Кайманов приветствовал его по-фарситски. Тот, услышав родной язык, обрадованно затараторил, воздевая руки к небу, благодаря аллаха, что он послал ему таких знатных гостей.
Яков слушал внимательно, стараясь не показать свое ироническое отношение к тому, что говорил отец синеглазого оглана.
Магазин этого торговца — кибитка, сложенная из сырца самана. Весь ассортимент товаров — три охапки сена, мешок древесного угля, вязанка дров. Хозяин, высушенный солнцем фарс в сомнительной чистоты рубахе, вылинявших домотканых штанах, расстелил в тени кибитки убогий коврик, на нем — салфетку, поставил тунчу — чайник, четыре пиалы для гостей.
Кайманов, нисколько не задумываясь, уселся по-восточному, приглашая Галиева и Клычхана последовать его примеру.
— Тебя как зовут? — спросил хозяина Яков.
— Ашир, джан горбан, да продлятся вечно дни твои, да будет блаженством жизнь твоих детей!
— Мы тоже от души желаем счастья тебе и твоей семье, — приветливо сказал Кайманов. И после перечня вопросов, предусмотренных этикетом, попросил: — Расскажи, как живешь, как идет торговля?
— Ай, плохо идет, — весьма польщенный вниманием советских военных, ответил Ашир.