Кара-курт
Шрифт:
Молодой туркмен Оразгельдыев, видимо, оказался близким (скорей всего, по родственным связям) к действующему на дауганском участке Клычхану, приспешнику известных фашистских главарей — Франца Мейера, «Белухина», Мелек-Манура.
Он, замполит Самохин, должен оторвать Оразгельдыева от Клычхана, узнать, какая Оразу определена роль в этой игре, что он знает, с кем связан, что, в конце концов, сказал ему, нарушив нашу границу, Клычхан. Почему пошел он через рубеж именно тогда, когда в наряде был Оразгельдыев? Чтобы узнать все это, необходимо время, а его нет. В том состоянии отчаяния, в каком Оразгельдыев кричал: «Ходишь за мной, да? Мучаешь, да? Отцу написал, да?» — он и сейчас, видимо, готов на самые необдуманные крайности. Как найти к нему путь, завоевать доверие, помочь победить страх, Самохин не знал.
Все это быстро проносилось в голове Андрея, но внешне он ничем не выдавал своего состояния, демонстрируя своему коноводу абсолютное спокойствие духа. Придерживая здоровой рукой поводья, предоставив Шайтану самому выбирать дорогу, Самохин с невозмутимым видом покачивался в седле в такт мерному шагу коня, временами оборачиваясь, чтобы посмотреть, не отстал ли молодой солдат на своем Репсе, не случилось ли что с ним?
Вот и ущелье Даш-Арасы'' — высокая скала, словно рассеченная надвое узким коридором, по дну которого проходит шоссе. От скалы уже протянулась в долину густая предвечерняя тень.
Неподалеку от входа в ущелье виднеется небольшой клочок зеленой травы, несколько кустов, над которыми раскинула ветви темно-зеленая арча. Там родник, самое удобное место для привала, где можно хоть немного переждать, пока спадет дневная жара.
Сойдя с коня и передав Шайтана попечениям Оразгельдыева (раненая рука не давала ему самому снять уздечку, отпустить подпругу), Андрей захватил свою полевую сумку, сел в тени арчи, неподалеку от родника, где, видимо, останавливались на отдых многие проходившие по этой дороге путники.
Оразгельдыев отпустил подпруги лошадям, напоил из брезентового ведра. Тем временем Самохин разложил на траве небогатые продовольственные запасы, подождал коновода. Тот подошел с двумя флягами в руках.
Андрей взял свою, отпил несколько глотков свежей родниковой воды. Поблагодарив Оразгельдыева кивком головы, он жестом предложил ему сесть рядом, протянул кусок хлеба с коурмой, жареной по-местному в собственном жире бараниной. Некоторое время оба молча пережевывали покрытые застывшим салом кусочки мяса с чуреком, запивали холодной водой.
Из ущелья все выезжали и выезжали машины, пылили по дороге, скрываясь вдали. Военные регулировщики временами останавливали движение через ущелье, пропускали в теснину между скалами повозки, небольшие караваны, всадников на ишаках и лошадях, группы красноармейцев, идущих к советской границе. Когда снова открыли движение в сторону иранского города, из теснины показалось стадо. Впереди шли быки и коровы с телятами. За ними сплошным потоком — серые от пыли овцы.
Но вот от стада отделился черный с белыми боками теленок, задрав хвост, понесся нелепыми прыжками к пасшимся неподалеку лошадям. Шайтан сначала насторожил уши, затем прижал их, изогнув шею, ударил копытом в землю. Теленок с разбегу затормозил, растопырив длинные, нескладные ноги, опрометью бросился обратно к стаду.
Самохин и Оразгельдыев рассмеялись, глянув друг на друга, оба почувствовали несоответствие этого маленького, такого мирного происшествия всему тому, что происходило вокруг. Андрей понял, что этот молодой туркменский парень, сидевший рядом с ним, только недавно надевший военную форму, увидел в этом теленке что-то настолько милое и домашнее и в то же время настолько теперь недостижимое и далекое, что у него невольно навернулись слезы. Пряча их, Оразгельдыев отвернулся, украдкой вытер глаза.
Андрей сделал вид, что ничего не заметил, достал из сумки сверток с фруктами, преподнесенный ему в последнюю минуту переводчиком Варене'й, развернул его, предложил Оразгельдыеву золотистый, налитый солнцем урюк, припасенный на десерт.
— Как зовут-то тебя? — спросил Самохин. — А то все до фамилии да по фамилии, а имени не знаю.
— Давлетхан Гассан-оглы, — ответил Оразгельдыев по-русски, теперь уже считая излишним скрывать, что знает язык.
— Давай, Давлетхан, угощайся. Очень хороши у вас в Туркмении фрукты. Не урюк, настоящий мед.
— У нас не только фрукты хороши, — отозвался Оразгельдыев. — Приехали бы ко мне в гости, я бы вас шашлыком, бараниной на ребрышках, виноградом без косточек, ташаузской дыней угостил.
— Ты такого наговорил, что снова захотелось обедать, — отозвался Самохин. — Кстати, виноград у нас тоже есть. Это все мне новый наш переводчик Вареня' в дорогу насовал.
— А, Курбан-Вареня'... — ухмыльнулся Оразгельдыев, и Андрей вспомнил точно такую же ухмылку, мелькнувшую на его лице, когда Андрей, вызвав коновода к себе, сказал ему, что Вареня' болен, а поэтому придется обойтись без переводчика. Значит, о происшествии с Варене'й Оразгельдыев знал. Заранее знала об этом и старуха Сюргуль.
— А я бы тебя у нас дома настоящей рыбацкой тройной ухой угостил, — сказал Самохин.
Оразгельдыев брезгливо сморщился, покачал головой.
— Пф...ф... — произнес он. — Туркмен не ловит рыба, туркмен не ест рыба. Барашка хорошо, урюк, миндаль, виноград — хорошо, рыба... пф-ф... плохо...
— А ты по-настоящему приготовленную уху ел когда-нибудь? Нет? А говоришь!
Самохин рассмеялся, улыбнулся и Оразгельдыев. И снова Андрею показалось, что его коноводу что-то хочется спросить.
— У нас дома такой теленок есть, — неожиданно сказал Оразгельдыев, проводив тоскующим взглядом стадо, идущее в облаке пыли вдоль дороги. — Аксалтаном зовут.
Андрей помолчал, надеясь, что Оразгельдыев разговорится, но тот, потускнев взглядом, потемнев лицом, снова замкнулся. В глазах его появилось привычное обреченно-тоскливое выражение.
— Ну что ж, — складывая остатки завтрака в сумку, сказал Самохин, — отдых кончился. Будем с тобой, Давлетхан Гассан-оглы, собираться. Вон уж регулировщики готовятся в ту сторону через Даш-Арасы'' караван пропускать. Надо и нам с ним.