Кара-курт
Шрифт:
Амир вздохнул. Видно было, что он действительно страдал, стоически переживая новое положение. Он оправил было рубаху, привычным движением разогнав назад складки, но тут же, спохватившись, с досадой махнул рукой:
— Яков Григорьевич придумал. Терзает. Забудь, говорит, Амир, что ты кадровый пограничник. Ты степняк, житель гор и пустынь, проводник нарушителей и контрабандистов, самая темная личность. Что ты, говорит, ходишь строевым? Походка у тебя должна быть, как у шакала, вороватая, с оглядкой... Стричься и умываться не смей! Вторые сутки меня,
— Ну что ж, старшина, — рассмеявшись, сказал Самохин, — служба иной раз и не таких жертв требует. Артистом быть — дело не простое.
— Яков Григорьевич так же говорит. Но от этого-то не легче!
Амир был настолько поглощен своей новой задачей, что у него как будто поубавилось обычной подозрительности. Выглядел Галиев не столько строгим, сколько обиженным. Может быть, таким он лишь казался Андрею в своем новом, не обычном для него виде.
— Амир Абдуллович, — проникновенно сказал Самохин. (Галиев весь внутренне подобрался, приготовился слушать.) — Для дела совершенно необходимо, чтобы мой коновод Оразгельдыев и с вашей стороны тоже почувствовал бы доверие.
Галиев ничего не ответил, отвернулся, с застывшим лицом стал смотреть куда-то в сторону. На скулах его заходили желваки. Пауза затягивалась.
— Эх, товарищ старший политрук! — вздохнув, наконец отозвался Галиев. — Сижу я тут в своих сенях, сам про себя думаю: «Наверное, плохо ты служишь, Амир. Раньше, когда моложе был, лучше служил, доверяли тебе»... Товарищ старший политрук! Ведь когда Яков Григорьевич Кайманов с молодой женой из Лепсинска, где в ремонтно-дорожной бригаде работал, на Дауган вернулся, Амир Галиев уже отделением командовал, у Якова Григорьевича, гражданского, документы проверял. Комендант майор Карачун Амира Галиева на самые трудные участки посылал, самые сложные задания давал. Начальник войск генерал Емельянов восемнадцать благодарностей объявил, одиннадцать ценных подарков дал. Взысканий — ни одного не имею. А вот теперь...
Галиев снова тяжело вздохнул, замолчал.
— Да что теперь-то?
— А то, товарищ старший политрук. Сижу я у костра и думаю: «Наверное, плохо ты, Амир, служишь: начальники операцию ведут, а тебя в стороне держат». Пока я тут сам, один, полынным дымом коптился, кое-что понял...
Самохин рассмеялся, обнял Галиева за плечи, встряхнул его:
— Так ведь надо было, чтоб не верили, кое-кто мог подумать, все начальники заодно, значит — операция. Правильно и меня, и Оразгельдыева на подозрении держал. А сейчас и обижаться ни к чему, и на Оразгельдыева давить не надо.
— Как на него давить, когда он сбежал?
Самохин насторожился:
— Как сбежал?
— Очень просто. Сел на коня и ускакал. Гнались за ним — не догнали. Попробуй достань вашего Шайтана.
— Когда сбежал?
— Два часа
«Два часа назад бригадный комиссар Ермолин отпустил меня домой на Дауган и об этом происшествии еще не знал».
— Насколько мне известно, ваше задание сложное, — меняя тему разговора, сказал Андрей. Теперь-то он понял, к чему весь этот маскарад старшины. — Дурсун вас уже видела в этом наряде? Как показался ей?
Польщенный Галиев улыбнулся:
— Как говорили, так и показался. Прошел мимо мазанки, она у окна стоит. Увидела, глаза от удивления чуть не выпрыгнули. К окошку так и прилипла.
— Узнала?
— Еще как узнала! Руками в решетку вцепилась и держит...
— Все-таки, старшина, в вашем решении большой риск, — сказал Самохин. — Надо быть очень осторожным.
— Что делать, товарищ старший политрук, без риска не обойтись... Постараюсь...
— Где сейчас старший лейтенант Кайманов?
— Должен быть в канцелярии. Там у него двое из бригады содействия. Яков Григорьевич тоже ведь мается: никак не найдет переправу. Очевидно, есть она на нашем участке. Проводников знаем, даже видели, как ходят, а старосту проводников, кто с самим шефом связь держит, через границу всякую сволочь переправляет, поймать не можем. Наверняка один или два прорыва уже было. Боимся, не прошел ли Белухин. Здесь у него с бандой Аббаса-Кули сорвалось, за кордон обязательно пойдет, там будет воду мутить...
Распрощавшись со старшиной, Андрей направился в канцелярию комендатуры.
В комнате, куда обычно приглашали гражданских посетителей, он увидел знакомого уже чабана Ичана Гюньдогды, с ним еще одного, темноволосого и темноглазого, мужественного парня, то ли курда, то ли туркмена.
Кайманов был у себя и так встретил Андрея, словно знал: Самохин придет и придет именно сейчас.
— Ну что, замполит, обстановка, говоришь, осложнилась? А все из-за твоего Оразгельдыева. Честно говоря, не очень-то представляю, как оно дальше все это дело пойдет...
— Для меня это тем более неожиданность, — честно признался Андрей, — я уж думал, что взял Оразгельдыева в руки.
— Взял, да перехватили другие...
— Как все это произошло? — спросил Самохин, которому, так же как и Кайманову, было небезразлично, при каких обстоятельствах сумел удрать Оразгельдыев.
— А вот сейчас очевидцы расскажут. Одну минуту. — Яков вызвал дежурного сержанта Белоусова и, когда тот вошел, плотнее прикрыл дверь, проверил, нет ли кого под окном канцелярии.
— С наступлением темноты, — сказал Кайманов, — вы лично, Белоусов, смените вашего земляка Изосимова у двери комнаты Дурсун. Идите к начальнику боепитания, он выдаст вам четыре обоймы холостых патронов. В восемнадцать часов явитесь на инструктаж, а сейчас пригласите сюда чабана Ичана и Аймамеда Новрузова.
Ответив привычным «Слушаюсь» и повернувшись налево кругом, Белоусов вышел. В канцелярию вошли живой, быстрый Ичан и его товарищ, плотный и сильный парень — как понял Андрей — Аймамед Новрузов.