Кара-курт
Шрифт:
— Ну как, Андрей Петрович? Скажи, что ты понял? — переводя бессвязную речь Ашира, спросил Кайманов.
— Понял, что наш друг Клычхан перешел от слов к делу, а это значит, что и нам нельзя время терять. Надо ехать на той...
— А предварительно как следует поработать этому Аширу, — добавил Яков, с полуслова поняв мысль Андрея.
Оба посмотрели друг на друга, понимая, что Ашир — тот человек, который им необходим для дальнейшей борьбы за умы и чувства десятков, сотен и даже тысяч иранских жителей.
— Давай, Петрович, ты замполит, ты и веди разговор, я буду переводить.
— Ну вот что, Ашир, — обращаясь к задержанному, сказал Самохин, — давай-ка с тобой будем разбираться, что к чему, а то ты грабителей с революционерами, амние с частями охраны порядка путаешь. Так у нас с тобой дело не пойдет. Газеты читаешь? В грамоте небось не силен?
— Ай, какая грамота! — пожав плечами, ответил Ашир. — Свое имя под долговой квитанцией поставить не могу, бай сам ставит. А что он там пишет, поди узнай! Совсем к нему в работники перешел, чтоб оглана моего Усехона читать, писать научил.
— Ну ладно, сам ты газеты не читаешь, но все равно, наверное, знаешь, какая война по всему свету идет? Друзья твои, другие люди, кто грамоту знает, приходят к тебе, рассказывают?
— Ай, только о войне и разговор, — согласился Ашир. — Наверное, шибко за нас наши муллы молились. Не обошел нас своею милостью великий аллах! Отвел от нашего народа эту ужасную войну!
— А если бы не советские, а фашистские войска вошли в Иран? Как тогда? Отвел бы или не отвел аллах войну от вашей страны?
— Нет, джан горбан, — подумав, сказал Ашир, — не отвел бы. Мы бедные люди, грамоту не знаем, один из десяти может газету прочитать, но и мы понимаем: те, кто тут у нас за Гитлера горло драл, все за войну, все звали вместе с Гитлером на Советы напасть, а то, говорят, Советы оставят пустыню на том месте, где был древний Иран. Теперь мы видим, врали они. Советы принесли нам мир и порядок, вернули матерям и женам сыновей и мужей...
— Ну вот, Ашир, — поддержал его Самохин, — ты хорошо во всем разобрался. Сам видишь, советские люди хотят, чтобы в Иране был мир и порядок, чтобы Гитлер не захватил вашу страну и не напал на нас с юга, а такие, как Клычхан, хотят, чтобы и здесь была война, а мы бы с вами тратили силы друг на друга, проливали кровь друг друга, тогда бы Гитлеру было бы легче воевать с нами на фронтах... Вот и подумай, что должен делать у вас каждый, пусть самый простой, самый бедный человек.
— Ай, джан горбан! — воскликнул Ашир. — Я понимаю, что каждый наш человек должен делать мир и порядок, но что может сделать бедный Ашир, когда у меня нет ничего?
— Очень много можешь сделать именно ты, Ашир, — сказал Самохин, — потому что у тебя есть очень много друзей — таких же, как ты, бедных людей. Они тоже хотят, чтобы их сыновья и братья остались живы, чтобы в стране были мир и порядок.
— Правильно, джан горбан, — одобрил Ашир, — все, кого я знаю, так же думают, но не все могут так понятно сказать. Что я должен делать?
— Очень просто, джан Ашир. — Собери десять человек своих верных друзей, скажи им, о чем мы с тобой говорили. Пусть каждый из этих десяти скажет десяти своим друзьям.
— Я понял, горбан, завтра же все люди во всех аулах до самого Тегерана будут знать о том, что вы мне сейчас сказали.
— Что ты все «горбан» да «горбан»? — перебил его Яков. — У нас господ и слуг нету. Мы-то с тобой как равные с равным говорим и даже не сердимся, что был ты у Клычхана. Но это еще не все, что ты должен сделать, Ашир. Пусть все, кто хочет, чтобы у вас был мир и порядок, придут на той в долину Ак-Хоудана — Глаза неба в тот день, когда назначит той в своем ауле господин Фаратхан.
— И там ты скажешь всем то, что сейчас понял и что нам сказал, — добавил Самохин.
— Конечно, все сделаю, как ты говоришь, джан горбан, — довольно растерянно заверил Ашир. — Не знаю только, послушают ли меня? Меня никто в жизни никогда не слушал. Все только приказывали.
— Обязательно послушают, — заверил его Андрей, — потому что вокруг будут такие же, как ты, бедные люди, твои друзья...
— Только мы оба просим тебя, — добавил Кайманов, — обязательно приди и скажи нам, как пойдет дело, многим ли успели разъяснить, многие ли придут на той?
— Ай, лечельник! На той все придут! Как не прийти: к народу большая радость пришла! Во время такой ужасной войны мир пришел!
ГЛАВА 6. ПЕРЕПРАВА
В расположение Дауганской комендатуры Кайманов вернулся на два-три часа раньше Самохина.
Первое, что он услышал, подъезжая к аулу, был истошный крик козла Борьки, доносившийся с плоской крыши дома Сюргуль. Это могло означать, что Аббас-Кули или еще кто-то другой вместо него снова решил прибегнуть к условной сигнализации, созывая своих сообщников, но это могло означать и то, что через границу благополучно прошел Имам-Ишан. Борькино блеяние слышно небось и по ту сторону гулили.
Приказав водителю остановить машину, Кайманов направился к мелеку старухи.
Калитка открыта, во дворе — никого.
Яков поднялся по сваленным у стенки узловатым стволам саксаула, отвязал Борьку, пустил его к воде, проследил, чтобы козел не опрокинул таз. Раздумывая, какие последствия может повлечь за собой этот концерт, направился к воротам комендатуры.
События последних дней и недель легли на плечи всех тяжелой заботой. Неожиданное исчезновение Оразгельдыева, осложнения с Ичаном, опасность пропустить через границу самого Белухина, безуспешные поиски группы проводников и распоряжающегося ими какого-то Махмуда-Кули — все это не давало ни минуты покоя. А тут еще новое дело за кордоном, в таких масштабах разворачиваемое Клычханом! Где же то главное звено, которое необходимо найти в первую очередь? Как предотвратить крупные беспорядки за кордоном? Как обезвредить фашистское гнездо?
«Кто такой Махмуд-Кули? Где искать ниточки переправы? Как их нащупать?»
Занятый своими мыслями, Яков подходил к проходной будке. Навстречу вышел направлявшийся к себе домой преисполненный важности переводчик Вареня'.
— А-а, новоявленный мусульманин, — приветствовал его Кайманов. — Здравия желаю, яш-улы! Инвалид Отечественной войны, говоришь? На каком фронте ранение получил?
— На семейно-бытовом, товарищ старший лейтенант.
— Ну и как себя чувствуешь? Все закордонье только о тебе и говорит...