Кара небесная. Книга 6
Шрифт:
(По мнению последних, именно они – Ребко, Грушина, Третьяков, Кудрявцев, Соловушкин, Дзержинская, Лемтюгов, Романов – своим аморальным поведением спровоцировали газетчиков на эту во многом вынужденную акцию).
***
Старик, привлекший внимание Степана Ребко, выглядел весьма необычно. Его вид – расстегнутый светлый пиджак, под цвет бескровного изрезанного глубокими морщинами лица, распахнутое пальто, полы которого развивались на ветру подобно черным траурным полотнищам – говорил о том, что он либо сильно пьян, либо крайне взволнован. Пройдя быстрым заплетающимся шагом мимо раскрытого настежь гаража Ребко, остановился и, оглянувшись через плечо, спросил, где найти врача.
– А что случилось? – спросил Ребко.
Старик в черном пальто бессильно потряс в воздухе руками. Всхлипнул и, произнеся: "Мой сын!", заплакал.
– Что ваш сын?
– Ему плохо, ему очень плохо!
– Он заболел? Получил травму? Что с ним?
– Я не знаю!
– Что, значит, не знаю? Где у него болит? В каком месте? Можете сказать?
– Ему плохо, – с надрывом повторил старик. – Он умирает. Здесь, в двух шагах.
Не зная, как поступить, Ребко посмотрел на наручные часы. До прихода гостей время еще было, но не так много, чтобы всё бросить и кинуться оказывать помощь первому встречному.
– Найдите мне врача, – прошептал старик. – Умоляю вас! Пожалуйста!
– Даже не знаю, что вам сказать… Вообще-то, я сам врач, но…
Не дав ему договорить, старик выхватил из кармана пальто комок тысячерублевых купюр. Подбежал к Ребко и, вложив деньги в его руки, сказал, что даст в десять раз больше, если тот спасет сына.
Решив, что до прихода гостей время еще есть, Ребко попросил подождать. Спрятал деньги в карман, закрыл ворота на три замка и приказал вести к больному.
Старик благодарно улыбнулся. Показал направление, куда им следовало идти, и чуть забежав вперед, сказал:
– Какое счастье, что я вас встретил. Вы ведь, доктор, ему поможете? Правда?
– Сделаю всё, что в моих силах.
– Он у меня, доктор, единственный. Кроме него, у меня никого нет.
– Вы быстрее можете идти?
– Да-да, конечно.
Старик еще активнее заработал ногами. Через минуту остановился.
– Всё, – сказал он. – Пришли.
Ребко осмотрелся. Впереди стоял редкий лес, сквозь который просвечивали здания новостроек, справа – ровный ряд кирпичных гаражей, слева, у обрыва – автомобиль Ауди красного цвета.
Повернувшись лицом к старику, он спросил: где больной.
– Там, – вытянув руку, старик показал на Ауди. – В машине.
Подойдя к автомобилю, Ребко открыл заднюю дверцу. Сел в салон и, протирая запотевшие очки, спросил сидевшего рядом человека в кашемировом пальто: что случилось.
– Вы в порядке? Можете говорить?
Вместо ответа больной прокукарекал.
Подавшись вперед, Ребко заглянул ему в лицо и тут же отпрял, увидев перед собой маску страшной птицы с огромным черным клювом.
***
Каждый четверг с пяти до семи вечера Романов проводил с сыном Игорем, живущим с мамой и отчимом на другом конце города.
Игорю было пятнадцать лет, шесть из которых он прожил без отца. Первые годы мальчик не предавал этому особого значения. Но чем старше становился, и чем чаще у него возникала потребность в мужском общении, тем чаще задавался вопросом: почему. Почему он живет не с папой, с которым можно обо всем поговорить, а с вечно занятым отчимом? Почему мама прощает отчиму то, что не прощает папе? И почему папа гуляет вечерами не с ним и мамой, а с какими-то совершенно чужими женщинами, у которых к тому же есть свои дети? Решив, что во всем виноват отчим, Игорь возненавидел его – грубил по всякому поводу, демонстративно не замечал, неделями не разговаривал. Когда же, наконец, понял, что отчим к его проблемам не имеет ровным счетом никакого отношения (уйди мама к папе, он бы этому, наверняка, обрадовался, настолько она ему надоела), обиделся на отца. Но поскольку обижаться на отца в его отсутствие неудобно, Игорь, после нескольких дней мучительных раздумий, решил, что во всем виновата мама.
Сама мама виноватой себя не считала. Более того, при каждом удобном случае она пыталась втолковать сыну, что совместное проживание с отчимом – человеком сколь серьезным, столь и ответственным – идет им только на пользу.
Так это или нет, Игорь не знал, да и не хотел знать. Ему хотелось другого – жить с мамой, с папой, со всем, чем было наполнено его раннее детство, и всё остальное для него не имело ровным счетом никакого значения. Поэтому каждое воскресение, сразу после обеда, он садился у окна и, ожидая отца, втайне от самого себя надеялся на чудо.
«Вот сейчас, – думал он, высматривая в окне мужскую фигурку в серой дубленке и шапке из черной норки, – появится папа, скажет нарочито грубым голосом: "Чего расселись? А ну, пошли отсюда!", и увезет нас с мамой домой – туда, где мы были когда-то так счастливы».
Едва Романов снял с себя серую дубленку с шапкой из черной норки, как позвонил по мобильному телефону Никита Малявин. Торопливо поздоровавшись, спросил: где он, Вася, находится, и чем в данный момент занимается.
– Ничем. К сыну в гости пришел, – ответил Романов. – Раздеваюсь вот… А что?
– Они ведь, кажется, живут на Пушкина, возле универмага?
– Да.
– Какая квартира?
– Сорок вторая. Тебе-то зачем?
– Я тут рядом нахожусь. Могу зайти. В общем, жди меня, никуда не уходи. Скоро буду.
Романов сказал, что надо бы поговорить с Элеонорой, спросить, можно ли им встретиться на ее территории, на что Малявин ответил: "Конечно, можно! О чем базар?" и прервал связь.
– Кто это? – спросил Игорь.
– Дядя Никита. Сказал, что скоро придет.
– К кому придет? К нам?!
– К вам.
Игорь тут же бросился к двери ванной комнаты.
– Мама, мама, ты слышала! – задергал дверной ручкой. – К нам сейчас дядя Никита придет!
Элеонора вышла из ванной. В свои тридцать восемь лет она выглядела так, словно последние годы провела в глубоком анабиозе. Ее слегка заспанное лицо выглядело свежим, как после полуденного сна, чуть припухшие глаза взирали на мир с каким-то наивным детским удивленьем. И только частые прорези морщин на шее под подбородком указывали на то, что молодость давно прошла, и к формированию ее нового облика приступила старость.