Карафуто
Шрифт:
После опубликования некролога начали пачками поступать телеграммы и письма. Они шли со всех концов Советского Союза. Письма грудой лежали в ящике, на кровати, белели на столе. Веру Герасимовну это глубоко поразило, ее собственное горе было горем тысяч и тысяч людей, большинство которых никогда не видели Ивана Ивановича. Это отгоняло отчаяние — тяжелое, как те волны, которые поглотили дорогие, родные глаза…
Наверное, на третий или, может, на четвертый день после катастрофы Вера Герасимовна тихо подошла к двери Володиной комнаты. Было далеко за полночь. Она постояла под дверью и начала прислушиваться. Пусть будет так, как было раньше. Ничего же не изменилось. Володя в своей комнате,
На полу в комнате Вера Герасимовна как-то подняла бумажку, где было нарисовано сердце, пронзенное стрелой, а под сердцем вились спешные неровные строки:
«Дорогой Володя! Это мое сердце так по тебе страдает!» И хотя мать сделала вид, что не прочитала, но Володя покраснел, бедняга, аж уши засветились… Юность, юность!..
Вера Герасимовна припомнила свои школьные годы и стихи, которые она когда-то написала и которые начиналось так:
Ветер тихо веет, тает, Месяц груши серебрит, Сердце о любви мечтает, Бьется жарко и горит …А Володя тоже пишет стихи. У него даже есть альбомчик, только он закрывает его в ящик. По стенам его комнаты развешаны охотничьи трофеи — снимки разных животных и птиц, сделанные в естественных условиях. В особенности Володя гордился снимками ужа, глотающего верховодку, и птенцов ястреба в гнезде. Он любил рассказывать, с какими трудами долез до гнезда и как, рискуя разбиться и попробовать ястребиных клювов, все-таки сфотографировал его.
Заскрипела кровать. Мать слушает, как сын ложится спать. Все так, как было раньше, и ничего, ничего не изменилось. Вот сейчас можно войти и увидеть его карие глаза, сказать «спокойной ночи», можно погладить его мягкие кудри. Нет, это будет жить вечно, это никогда-никогда не может измениться!
— Володя! Где ты? — неожиданно шепчет отчаявшаяся мать. — Сынок, почему ты молчишь? Мальчик мой любимый!
Она идет в другую комнату и, стиснув зубы, отворяет дверь. Это кабинет мужа. Кажется, вот сейчас он еще сидел на этом кресле, оно еще теплое, он спрятался, шутя, за портьеру. Он умел шутить, как ребенок…
Вера Герасимовна подходит к широкому шкафу. Электрическая лампочка отбивается и дрожит в глубине его граненого стекла. Это коллекция минералов, которую любовно собрал Иван Иванович на необозримых просторах родины. Один за другим выдвигает Вера Гарасимова ящички и мягкой щеточкой сметает с минералов пыль. Каждый камешек, как кокон, лежит, прикрытый мягкой ватой. Целая серия галаитов — прозрачных, голубых, как рассвет в горах, красных и желтых, как охра, занимает отдельную полку в шкафу. Чрезвычайной красоты мраморы Армении расцветают в ящиках, как химерические цветки экзотических стран. Черный с золотыми прожилками мрамор Давалинского месторождения; молочно-белый, с нежными переливами янтарно-зеленых оттенков амгазалинский мраморный оникс; ясно-розовый, как фламинго, агверан из верховья горной речки Агверан Чая. Уральские розово-желтые сидериты, драгоценные демантоиды чудесного золотисто-зеленого цвета, серый и розовый гранит из Карелии и темно-красный кременчугский, обычная железная рыжая и серая пемза —
В отдельных ящичках собраны зооглифы — минералы, случайно схожие с каким-нибудь животным или птицей. Это — маленькая прихоть славного геолога. Кусок пемзы, застывшей в виде медведя на задних лапах, продолговатый кремень с красными пятнами, который напоминает саламандру, каменные петушки, собаки, фигурки людей.
И это страшно, это совсем-совсем невозможно, что тех рук, замечательных живых рук, которые с любовью собрали эти разнообразные камешки, уже нет…
Вера Герасимовна прикладывает ко лбу четырехугольный кусок белого мрамора и застывает. Камень холодный, как бездна Японского моря. Женщина долго стоит так без движения. Мрамор нагрелся, поздняя ночь за окном. Желтеют и краснеют в отодвинутых ящичках мертвые камни и блестят загадочным блеском, как глаза утопленных…
Утро застает Веру Герасимовну в кабинете мужа в глубоком кресле. Чьи-то осторожные шаги слышит она в коридоре. Кто-то легко, осторожно ступает, поскрипывают дощечки паркета.
— Кто там? — Ей самый кажется свой голос чужим и пустым после долгой бессонной ночи.
— Это я… Ира Котлова… Инга…
На Веру Герасимовну смотрят серые глаза девушки-подростка. Ее четко очерченные губы пухнут, но девушка делает усилие, чтобы не заплакать, и ужасно заинтересовывается минералами.
— Ира Котлова… Инга… — повторяет женщина и никак не может припомнить, когда видела и эти глаза, и этот смелый взлет тонких бровей.
— Я друг вашего сына… Володи… — говорит тихо девушка. — Мы с ним… были… такие друзья… такие друзья… Класс дарит вам цветы… Чтобы поставить в его комнате.
Девушка подала букет. Неожиданно ее взгляд остановился на фотографии Володи, что стояла на письменном столе. Дорогое юное лицо с ясным челом, с немного толстой нижней губой смотрело с портрета на Ингу. Она окаменела. В один миг до боли ярко промелькнуло воспоминание о последнем перед разлукой вечере. Она не знала, и никто, никто не знал, что эта разлука будет навеки.
Не в силах сдержаться, Инга зарыдала. Нежная рука Веры Герасимовны тихо погладила ее волосы.
— Плачьте… Это ничего. Будет легче. А у меня уже нет слез. Все глаза выплакала… а горе, горе осталось в сердце, его не выплачешь, не выскажешь никому… Так как нет для этого слов…
НА ОСТРОВЕ
Володя судорожно вздохнул и раскрыл глаза. Ослепительное солнце, поднимаясь из-за скал, припекало голову. От мокрой одежды шел пар. Но спина закоченела.
Володя поднялся и сел. Удивленно осмотрелся вокруг и вслух спросил:
— Живой?
Ему ответил недалекий шум прибоя. Все в один миг припомнилось. Юноша щупал каждую свою мышцу. Буруны выбросили его на берег, тайфун прошел, но море еще до сих пор бурлило, и волны со злобным шипением лизали песчаную отмель, докатываясь до ног.
Он поднялся и, пошатываясь, отошел дальше, его спасение был в том, что море выбросило его на этот песок. Прибрежный камень остался далеко по левую сторону.
Вторая мысль Володи была об отце. Где он? Неужели никто не спасся со шлюпки?
За отмелью берег поднимался крутыми взгорьями, белевшими известняковыми обрывами. На скалах росли низенькие коряжистые сосны, покрученные бурями, похожие на безобразных гномов.
Володя решил вскарабкаться на самую высокую скалу и оттуда осмотреть землю, на которую попал. Он был уверен, что скоро встретится с людьми, и те помогут ему, накормят. Он расскажет о страшной катастрофе с «Сибиряком», ему казалось, что трагедия на море не кончилась и еще можно спасти жизни многим «сибиряковцам».