Карагач. Книга 1. Очаровательная блудница
Шрифт:
И пока одолевал последнюю стометровку, промок насквозь, однако же приступов озноба не ощущал. Возможно оттого, что вдохновился изобретением способа, как вытравить кержака из землянки: заткнуть трубу, если он сейчас топит печь! А самому затаиться и смотреть, откуда выскочит…
Дым из пня не шел, однако вода, попадая в трубу, вымыла сажу, которая теперь вытекала из трещины возле корневища. Для пущей убедительности Стас мазнул ее на руку, понюхал – натуральная гарь! Он обошел трубу, щупая ногами пружинистую сырую землю, и вдруг обратил внимание, что поблизости от нее лежит всего одна свежая ветровальная сухостоина, павшая вершиной в болото, остальные все старые, замшелые. То есть погорелец все что можно порубил на дрова сажен на пятьдесят вокруг, а эту почему-то не тронул. Не успел или ходит по ней, как по тротуару, к своему жилищу, поэтому и мох нигде не выбит?..
На сыром болоте следы затягиваются, на гладкой древесине не остаются…
Рассохин забрался на эту валежину, ставшую скользкой от ливня, и осторожно приблизился к комлю, зависшему на вздыбленном корневище. Ничего особенного – кругом нетронутый глубокий мох, на дереве ни царапин, ни потертостей, хотя под дождем мелких деталей не разглядеть, и разве что под самим комлем сухо, хотя туда капает вода – вчера сидел точно в таком же месте. Только мох отчего-то здесь не зеленый, а мелкий и серый, словно засохший ягель.
Странно, вчера под таким же выворотнем был нормальный…
Более из любопытства он съехал на заднице с валежины, сунулся под комель и не ощутил, а скорее, угадал, что это вовсе не мох, а самая обыкновенная шерсть. На ощупь трубчатая, сохачья…
Не ливень, так рядом бы прошел и внимания не обратил.
Стас нашел край шкуры, отвернул – под ней самый обыкновенный люк, как в подпол, только сбитый из двух, горбами кверху, плах. Он тут же накрыл его и отступил за выворотень.
Что делать? Рвануть крышку и вломиться? А вдруг погорелец услышал уже и стоит с рогатиной?
Как назло, гроза свалилась за вторую гриву и теперь громыхает далеко. Нет, лучше выждать до утра, скараулить возле люка и дать по башке, когда станет вылезать. Рассохин огляделся в поисках подходящего дрына и только сейчас заметил, что нигде кругом нет павшего сучка толще пальца – все подобрано и использовано на дрова, значит, старое лежбище, давно живут. Рассохин спустился к болоту, отыскал сухой сосновый сук и, вернувшись, затаился возле шкуры. Дождь еще хлестал, и Стас давно промок, но от напряжения не ощущал ни сырости, ни холода. Немного привыкнув к мысли, что все-таки нашел логово погорельца, может даже похитителя Жени Семеновой, он осмелел и, бережно отвернув шкуру, стал слушать, что происходит за люком. Лежал на боку минут сорок, однако снизу не исходило ни звука. Время было одиннадцать, но если даже хозяин землянки лег спать, все равно чувствовалось бы присутствие человека. Все равно бы засопел, кашлянул, высморкался, скрипнул чем-нибудь, а всякий звук в подземелье усиливается…
Тут же могильная тишина.
Он дождался, когда закончится дождь, и слушал еще около часа, после чего подцепил топориком люк и открыл – снизу пахнуло влажным, затхловатым теплом: вероятно, вчера пришел, протопил печь, чтоб просушить жилище, а сам ушел ночевать в другое место, например к соседу на урман… Рассохин свесился в лаз, достал спички и осветил: колодезный сруб метра полтора, в одной стенке открытая дверь, видимо, оставленная для проветривания. Он спустился вниз, закрыл люк, так чтобы сверху на него опустилась шкура, и сунулся в дверь – низкое помещение, напоминающее гроб, бревенчатые стены, нары, покрытые шкурой…
И подумал: вот бы сейчас лечь, укрыться и полежать…
Рассмотреть больше ничего не успел, спичка погасла. Стас проник внутрь, зажег еще одну и увидел на столе обыкновенную керосиновую лампу со стеклом – погорельцы жили комфортно и не чурались современных предметов быта. Когда он подпалил фитиль и огляделся, жилище после дупла показалось вполне уютным и не таким и сырым: от топленного вчера камелька с дымоходом из обожженной глины еще исходило тепло. В открытом шкафчике стояла деревянная посуда, на хозяйственной лавке – горшки, котелок и три чугунка. Еще на стенах какие-то мешочки, берестяные короба, корытца, меховые шапки и две синие рубахи, висящие на деревянных гвоздях.
Но никаких женских вещей! Ни одежды, ни предметов типа прялки, веретена или вязальных спиц. Похоже, здесь вообще никогда не было женской руки, хотя от всего исходит вполне жилой, но суровый мужской дух, вон и посудой еще недавно пользовались: скорее всего, хозяин и впрямь уходил куда-то на пару недель и теперь вернулся…
Значит, этот погорелец только соучастник похищения, какому-нибудь дружку помогал добыть невесту.
В торцевой стене оказалась еще одна дверь, точнее, люк, разве что пошире, чем входной. Стас вынул его и посветил лампой: это был подземный дровяник, раскрепленный плахами и лишь отчасти заполненный поленьями – вероятно, основной запас спалили за зиму. И еще заметил под потолком, в песчаной нише, дымоход, собранный из самодельных керамических трубок и промазанный глиной, скорее всего, ведущий под основание ветровального пня-трубы. Похоже, это помещение использовалось еще и как баня, поскольку у дальней стенки оказалась каменка, присоединенная трубой к основному дымоходу. Рядом кадушка для воды, шайка и даже деревянный ковш висит на стене. Хотел уж закрыть люк, но вдруг опять зазнобило, и он ощутил движение воздуха, натуральный сквозняк и все-таки забрался в дровяник: это помещение имело еще одно назначение – запасной выход из подземелья, который заканчивался буквально в замшелой, дуплистой валежине возле трубы и был открыт. Хозяин через него проветривал помещение…
Рассохин несколько раз проходил мимо этой колодины и ничего не заметил…
Почему-то в самую последнюю очередь он обнаружил то, что мысленно ожидал найти – ружье. За нарами в углу стояла трехлинейка с примкнутым трехгранным штыком – вероятно, использовалась вместо рогатины, – двустволка и мелкокалиберка. Можно сказать, целый арсенал! Стас враз согрелся и руки затряслись, ибо, сдав револьвер, к которому привык за три года, постоянно ощущал некую ущербность и уязвимость. Погорелец жил безалаберно, что говорило о его уверенности: все оружие оказалось разряженным, а патронов нигде рядом не было. Рассохин проверил под нарами, пошуршал берестяными коробками на полке и неожиданно обнаружил шланг от лодочного мотора! С его «Вихря», приметный – основание насоса-груши закручено изолентой. Вот кто способствовал похищению и вывел из строя лодку! Удовлетворенный таким доказательством, он стал перещупывать мешочки, подвешенные к потолку, и наконец-то отыскал винтовочные патроны.
Оставаться внутри и ждать здесь погорельца Рассохин интуитивно опасался – мучил частый, сухой кашель, сдерживать который становилось все труднее, и возникало навязчивое, умиротворяющее желание лечь на нары, укрыться шкурой и если не поспать, то согреться. Кроме того, помещение было тесным, даже с винтовкой не развернуться, а еще Стас вспомнил пословицу, что дома хозяину и стены помогают. Он взял только трехлинейку, но из мелкокалиберки забрал затвор, а от двустволки – казенную часть. Тем же ходом выбрался наружу, аккуратно прикрыл шкурой люк и по валежине ушел на кромку болота, где было самое подходящее место для засады. Погорелец явился сюда от залома, но, протопив печь, наверняка ушел в этом направлении, а иначе бы встретился по дороге, когда Стас нес украденные продукты.
И лишь когда устроился с винтовкой в сухой кроне, Рассохин понял, что теперь отсюда даже на несколько минут не уйти, и сидеть придется, пока не заявится хозяин землянки. Это единственная возможность с ним познакомиться. Стоило вчера уйти на несколько часов, и погорелец незаметно исчез.
Рассохин забросил в воду затвор от мелкашки, казенную часть ружья вдавил, вколотил прикладом в раскисший торф прямо под кроной сушины и сел ждать.
Под утро ветер опять сменился, подуло с севера, и скоро промокшая спина заледенела, к восходу он уже зуб на зуб не попадал от непрекращающегося озноба. Солнце хоть и светило, но казалось холодным из-за рваных туч, чередой бегущих на запад. Потеплело лишь к девяти часам, и чуть схлынула знобящая одурь, когда кажется, что такое состояние природы теперь будет бесконечным. А уже к двенадцати его стало бросать то в жар, то в холод, но не от погоды – от высокой температуры. Ко всему прочему нещадно болели все суставы, щекотало в горле, дыхание забивал кашель и закладывало уши. Хуже всего было заболеть в самый ответственный момент, и после полудня Рассохин уже понимал: грядущую ночь он не высидит в засаде.