Карантин
Шрифт:
Расчётный момент приходился на ночное время, и люди сочли этот факт благоприятным обстоятельством: человеку всё равно, а вампир окажется в привычной для себя среде обитания. Я, как всегда, промолчал.
В период тренировок мы вполне освоились в учебных скафандрах и передвигались в них свободно, но к старту нас доставили на тележке, как немощных. Гессе сердито морщился. Ему основательно очистили кишечник, да и мочевой пузырь опорожнили катетером. То ли он счёл процедуру унизительной, то ли болезненной, я не спрашивал.
Взволнованные техники аккуратно разместили нас в стартовых креслах, проверили герметизацию
— А ты что с собой взял? — спросил он театральным шёпотом, хорошо слышным через систему связи, как показывал опыт, на всей базе.
Я смущённо откашлялся и ответил насквозь фальшивым тоном:
— Ничего. А ты?
— Тоже ничего! — ответил он серьёзно.
— Вы, два идиота, — прозвучал в наушниках взволнованный голос Чайки: — Я ведь могу вытащить вас наружу и снова обыскать.
— Не можешь, — ответил я. — мы не должны выбивать из графика, а то не хватит горючего на причаливание. Кроме того, мы ведь пошутили. Так уж полагается перед серьёзным предприятием.
— Ага, — подтвердил Гессе.
Мне показалось, что он не слишком сильно взволнован. Устал или привык к неизбежному. Наверное, загоняли нас испытаниями так, что выспаться на старте казалось совсем неплохой идеей.
Предвзлётный опрос пролетел незаметно. Я прислушивался, стараясь уловить шум отъезжающих опор и раскрывающегося где-то наверху купола, но звуки сюда долетали редким как сеть хаосом. Где-то совсем рядом готовились запланированные фейерверки отвлечения, и я подумал мельком как много людей жадно смотрит сейчас в небо, сквозь ночную мглу пытаясь проглядеть грядущее.
— Жаль, что мы единственные не увидим представления, — сказал я. — Оно обещает быть классным.
Окно в кабине имелось, но пока что его надёжно отгораживали от кошмара взлёта сквозь плотные слои атмосферы, крепкие внешние заслонки. Гессе промолчал, и я тихо порадовался про себя, что он не счёл достойным делом солгать в эту сложную минуту. Мог бы заявить, что посмотрим запись, когда вернёмся, но величие момента не располагало к лицемерию. Я авансом немножко простил бесхитростного напарника, проявляя неслыханную для себя доброту.
Объяснить, о чём сейчас веду речь? Мне не сказали, да, но я давно догадался, что обратно на планету судёнышко сеть не сможет. Наша дорога вела исключительно в один конец.
«Запуск!» прозвучало буднично, и я не сразу понял, что это всерьёз. За спиной неистово взревели двигатели. Корпус задрожал. Зубы стукнули в унисон. Пришлось стиснуть челюсти. Грохот поднялся до самой истеричной ноты, и родная планета схватила за шиворот железной рукой тяготения, словно не хотела нас отпускать. Мы её не послушались. Свершилось. Ракета начала свой безумный полёт. Авантюра пошла полным ходом и своим чередом.
Глава 17
Страшно было? Нет. Скорее весело. Я едва не рассмеялся, кровь словно пузырьками вскипела, щекоча вены, хотелось дурачиться, только что не песни петь. Вопреки серьёзности момента губы разъезжались в улыбке.
— Надо срочно
— Что? — ошеломлённо спросил Гессе.
Из-за рёва стартовых ракет мы едва слышали друг друга.
— Я тапочки забыл. Не ломиться же нам на станцию в этих страшных ботах.
— Заткнитесь ненормальные! — прорычал в наушниках Чайка. — Молчание! Полная пауза в эфире!
Мы послушно затихли. Корабль наш как раз надрожался в объятиях стартовой норы и начал отрыв. Тело привычно вмялось в подставку. Я улыбнулся шире прежнего. Невидимый горизонт дрогнул где-то за пределами металлической стрелы, вздохнул, прогнулся. От упругого совершенства беснующейся за бортом стихии захватывало дух. Я впитывал мир, что рванул мне навстречу и так погрузился в красоту своих ощущений, что совсем забыл о спутнике.
Сквозь шлем я видел лишь часть лица, но выглядело оно вполне живым, хотя и напряжённым, а ещё знакомо размазанным: несовершенная человеческая плоть не успевала приспособиться к меняющимся обстоятельствам. Ну глаза напарник таращит — значит, он в порядке. Я вновь занялся собой любимым: поглощал новые впечатления и совершенно не думал о том, что нас могут расстрелять превентивно ещё на взлёте.
Чайка почему-то держал в секрете так называемые мероприятия прикрытия, и я слабо представлял, что они там затеяли, стараясь отвлечь внимание от самого старта с его вспышкой и грохотом, заодно не дать возможность ближайшему спутнику засечь момент отрыва и выхода на орбиту. Вполне вероятно, что комплекс обеспечения не достигал желательного совершенства и Чайка просто не хотел пугать и без того рискующих своими шкурами космонавтов. Заботился о наших нервах, хотя не щадил своих.
Да пошло оно всё! Я знал, что ввязался в безумное предприятие, но счастье распирало изнутри и ловкие нити слетевшего с нарезки горизонта осторожно выщёлкивались из меня для того, чтобы их место тут же заняли другие. Щупальца неба деловито исследовали своего вампира, словно словили занятную зверушку, которую не хотели отпускать на волю случая, обязательно пристроить к своему делу. Я не возражал. Мне нравилось полное родство с миром.
Старт занимал минуты, я и представить себе не мог, что всё случается так быстро. То есть знал умом, но забыл памятью, врос в планету как замшелый камень, прислонился к ней. И вот волшебная сила неведомого мне горючего выбросила в пустоту.
У ракеты было три ступени. Одна за другой они отрабатывали, роняя нас верх и каждый раз корабль зависал в беспомощном ожидании включения следующих по счёту двигателей. То есть, мы конечно продолжали лететь, но я именно так чувствовал этапы и хмелел от азарта и неистовства происходящего.
Запеть бы или хоть заорать, но перед внутренним взором каждый раз вставало сердитое лицо Чайки предлагавшего нам заткнуться, и я сдерживался, не потому что собирался слушать человека, когда ему вздумается командовать, а понимая справедливость требований.
Лишь когда мы вышли на орбиту и вкусили сладкое нечто невесомости, я сообразил, что у нас есть внутренняя связь, надо лишь переключить рычажок. Именно так я и поступил, и смог, наконец, рассмотреть лицо спутника, всё в белых и красных пятнах, ошеломлённые глаза. Я заодно щёлкнул и тумблером на его скафандре, для верности прислонил свой шлем к чужому и спросил сакраментальное: