Караван специального назначения
Шрифт:
Курсанты интересовались не только авиацией. Они хотели больше узнать и о Советской России. После занятий Иван часами рассказывал им о жизни в его родных северных краях, о Петербурге, о гражданской войне, о зверствах басмачей, многие из которых еще укрывались на территории Афганистана.
— Скоро с басмачами будет покончено, — горячо уверяли Чучина курсанты. — Они теперь в открытую действовать не могут, а скрываться им становится все сложнее.
Несколько раз в школу приходил Камал. Он присутствовал на занятиях, внимательно слушал все, о чем говорил Иван, и делал записи в своем блокноте.
— Может быть, ты тоже решил стать летчиком? — как-то спросил у него Чучин.
— У меня пока на земле дел хватает, — отшутился журналист, — но ты помни свое обещание: когда тренировочные полеты начнутся, меня первого поднимешь в воздух.
СОВЕЩАНИЕ У МИНИСТРА
Стражники с позолоченными жезлами вытянулись в струнку. Не обращая на них внимания, оба посетителя прошли мимо и направились прямо в кабинет Махмуд-бека Тарзи. Министр уже ждал. Он поднялся навстречу, поздоровался с каждым за руку.
— Вы знаете, зачем я просил вас зайти ко мне? — спросил Тарзи.
— Мы всегда к вашим услугам, — в один голос ответили оба.
— Вы были в караване, доставившем в Кабул самолеты. Почти три месяца вы находились бок о бок с русскими. Вы общались с ними каждый день, беседовали, присматривались. Вы оба люди проницательные и наблюдательные и понимаете, что нам очень важно знать как можно больше о русских и их намерениях. Словом, мне хотелось бы, чтобы вы высказали свое мнение.
Наступило молчание.
— Вам, Фарух, было поручено охранять караван, — обратился Тарзи к офицеру. — Что вы можете сказать?
— Я выполнил поручение так, как следует исполнять приказы эмира, — вытянулся в струнку офицер. Он кивнул в сторону Камала и продолжил: — Вот свидетель того, что меня нельзя обвинить в недостаточном усердии. Но… в отношении русских летчиков… — офицер запнулся.
— Говорите прямо все, что думаете, — подбодрил его Тарзи, — для того я и пригласил вас.
— Хорошо, — сказал офицер, — я буду откровенен, даже рискуя навлечь на себя ваше неудовольствие. Многое мне не понравилось у русских, хотя они и гости эмира.
— Что, например? — оживился министр.
— Мне не нравится, — сказал офицер, — что у русских дженераль-саибы держат себя слишком просто. С обычными крестьянами они говорят как с равными, в караван-сараях вели себя как рядовые постояльцы.
— Может быть, Фарух, — с ноткой иронии спросил Тарзи, — вы не одобряете идеи организовать летную школу?
— Не мне, — ответил офицер, — судить о решениях, принятых эмиром, но русские будут учить наших курсантов, и плохо, если они окажут дурное влияние.
— Боюсь, вы не правы, — вмешался в разговор Камал. — Вы помните — после победы над англичанами генерал Надир-хан вернулся в Кабул как простой солдат. И кажется, никто его за это не упрекал.
— Генералу Надир-хану, — строго сказал офицер, — никогда не пришла бы в голову мысль общаться с хазарейцами как со своими приятелями.
— Но ведь Аманулла-хан объявил о равенстве всех наций! — воскликнул Камал.
— Я не против равенства, — парировал Фарух, — но необходимо сохранять еще и достоинство.
Камал молчал.
— Может быть, мои взгляды устарели, — высокомерно продолжал офицер, — но я всю жизнь провел в армии и не привык к тому, чтобы солдаты были в приятельских отношениях со своим начальством. Мне кажется, это непорядок.
Журналист посмотрел на офицера, потом на внимательно слушавшего Тарзи и сказал:
— А мне русские очень понравились. Когда я увидел, как они вели себя во время песчаной бури, понял, что на них можно положиться. Даже наши ко всему привыкшие погонщики и те еле ноги передвигали, а русские не о себе думали, не о том, как свою жизнь спасти, а о самолетах; о самолетах, которые они не для себя — для нас везли.
— Это правда, — подтвердил офицер, — они смелые люди. И во время землетрясения не испугались. Но что хотите со мной делайте, а я не могу смириться с тем, что они неверующие и что у них женщины ходят без паранджи.
— Среди них лишь одна женщина, — сказал Камал, — и они все относятся к ней с уважением.
— Слишком большое уважение! — подчеркнуто сдержанно ответил офицер. — Я чуть сквозь землю от стыда не провалился, когда первый раз наблюдал, как она беседовала с их дженераль-саибом. Никакого почтения. Как с равным себе.
Камал не сдержал улыбки.
— А улыбаетесь вы напрасно, — холодно сказал офицер. — Неужели вы хотите, — спросил он у Камала, — чтобы ваша жена или сестра ходила у всех на виду с непокрытым лицом, да еще вмешивалась в мужские дела?
— Так происходит во всей Европе, — спокойно возразил журналист.
— То в Европе, — раздражаясь, сказал офицер, — но мы, слава аллаху, находимся в своей стране. Зачем же нам дурные обычаи перенимать? Будь моя воля, я бы ни одного европейца в Афганистан не впустил.
— Ладно, — остановил его Махмуд-бек Тарзи, — мы уклонились от темы.
— Вы просили меня высказать свое мнение, — простодушно ответил офицер, — и я высказал все начистоту.
— Тогда, Фарух, скажите мне прямо — существует ли сейчас какая-либо реальная угроза безопасности русских?
Офицер задумался.
— Видите ли, — сказал он после небольшой паузы, — мы еще не выяснили, кто пытался поджечь самолеты. У нас в руках оказались лишь мелкие исполнители, которые мало что знают. Я подозреваю — это происки англичан. И если это действительно так, они не успокоятся.