Караван в горах. Рассказы афганских писателей
Шрифт:
Захваченных бандитов было приказано доставить в штаб. Крестьяне побелели от страха, а бородатый в отчаянии схватился за голову. Когда же всех стали уводить, побагровевший от волнения школяр закричал:
— Хаджи не виноват! Нет на нем вины!
— Во… ворот… разо… разорви! — с трудом шевеля дрожащими губами, прошептал Хаджи и снова умолк. Шир Голю показалось, что от потери крови брат бредит.
— Что ты? О чем? — наклонившись к Хаджи, спросил он.
— Ворот… разорви! — простонал Хаджи.
Ширь
— «В партийный комитет уезда! Три месяца подряд нас таскают по степи и прячут в горах. Они силой увели нас, и все это время мы хотели лишь одного — вернуться домой. Но банда Черного Салима нам угрожает. Мы решили их уничтожить. Нас несколько человек, оружия нет, но мы все же решились. Помогите нам. Мы не предатели родины и революции…»
Шир Голь свернул листок. В глазах стояли слезы.
— Он ведь стал командиром отряда защиты революции! — прошептал Шир Голь.
Губы Хаджи Карима тронула слабая улыбка.
— Я не предатель!
Шир Голь бросился к брату, но тот был уже мертв.
Перевод с дари М. Конаровского
Амин Афганпур
Муска[ Муска— женское имя, букв.: улыбка.]
Меня словно приворожили большие черные глаза, такие печальные. Сажусь поближе, всматриваюсь. Нет, я не ошибся. Сплошная линия густых черных бровей, тонкий нос, в левой ноздре чаргуль[ Чаргуль— серебряная серьга в виде цветка, продевается в левую ноздрю.], овальное лицо цвета спелой пшеницы, длинная шея, алые выразительные губы и тик[Тик — налобное украшение.] над челкой. Две черные косы — две нежные ветви ивы — касаются локтей. Вырез черного платья слегка разорван, и взгляд мой скользит дальше.
Она улыбается, улыбка тоже печальная. За ее спиной мне чудится черная кибитка кочевников, верблюд, опустившийся на передние ноги. Большая собака с отрубленным хвостом стережет коз, старуха печет на глиняном противне хлеб…
Девушка на картине — кочевница, но сердце ее втиснуто в рамку. Во взгляде ее, устремленном на меня, ожидание, и я говорю:
— Выйди, поболтаем. Мое сердце тоже в неволе. Я твой соотечественник, такой же скиталец.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает девушка.
— Не знаю. Брожу, как и ты. Мир велик.
Девушка по-прежнему печально улыбается, но не выходит. Видно, боится толпы. В зале душно от табачного дыма, запаха виски, приторного аромата духов, какого-то липкого, ядовитого. Кочевницу ослепляет свет люстр, роскошные наряды, которые словно волны колышутся в такт движениям. В глазах женщин — неутоленная страсть. Они пьют вино и вытирают салфетками ярко накрашенные губы. Кочевница с любопытством и недоумением смотрит, как, вытерев губы, женщины бросают белоснежные салфетки в корзинку.
— Как тебя зовут? — спрашиваю я тихо, глядя в растерянные глаза девушки.
— Муска, — отвечает она застенчиво.
Все чувствуют себя непринужденно, даже дети, смеются, болтают. Юноши обнимают и целуют своих подруг, кто блондинку, кто шатенку. Что-то нашептывают им на ухо. Глаза Муски мечтательно устремлены вдаль. О чем она думает? Наверное, о том, как идет к реке с кувшином, где у переправы ее ждет пастух, он играет на свирели печальную песню. Завидев Муску, перестает играть и спешит к девушке. Муска убегает, а пастух тихонько поет:
…Ты пошла за водою, травинки задела едва, И целебною стала травою у речки трава[Стихи в переводе Н. Гребнева.].Губы у Муски дрожат, она часто, часто моргает, будто едва проснулась. Воспоминания ее прерывает звонкий смех одной из девушек, которую до слез насмешил ее партнер.
Муска вопросительно на меня смотрит. Я молчу. Да и что могу я сказать?
— Выйдешь ты или нет? — спрашиваю.
Муска, кажется, осмелела. Медленно приближается ко мне, пряча под чадру свои потрескавшиеся руки. От них пахнет навозом. Муска очень стыдится своих рук. У всех здесь такие чистые ароматные руки! А у нее!
Глядя на бокалы с вином, Муска тихонько говорит:
— Очень хочется пить.
Я приношу ей воды. Придерживая рукой покрывало на голове, Муска пьет, благодарит и вытирает губы.
— Кто они такие?
Оборачиваюсь. За нами никто не следит.
— Иностранцы… — отвечаю я.
Она не понимает. Ничего удивительного. Муска родилась в выжженной степи Мукура во время долгого перехода, и сколько помнит себя, ничего не видела, кроме пустыни, гор, обрывов, рек, ущелий, черных кибиток и караванов.
Пытаюсь объяснить.
— Я понимаю, — говорит Муска. — Но ведь иностранцы такие же люди, как мы. Почему же у них красивые чистые руки? Новая одежда? Белые румяные лица? Нежная кожа? Даже у детей чистые руки, без цыпок.
Муска ослеплена блеском драгоценных украшений, но не в силах оторвать от них взгляд. Ведь она — женщина. Муска стоит неподвижно, раскрыв рот от удивления.
— Пойдем на улицу?
Муска соглашается.
— Пойдем, здесь нечем дышать.
Веду ее к лифту. Муска входит. В глазах настороженность. Успокаиваю ее.