Караван
Шрифт:
Хотя, есть ли, в сущности, разница, каким классом ты летишь, когда за стеклом иллюминатора небо с землёй начинают меняться местами на бешеной скорости?
На последний рейс «Пулково-613», превратившим в пепел всю её бригаду, Баренцева просто-напросто не успела. Опоздание без уважительной причины приравнивалось для бортпроводника к дезертирству на поле боя, за которое отвечать приходилось по всей строгости. Поэтому диктатуре ответственности Ася не противилась и никогда ту не подводила. Не планировала подводить и в тот вечер, но всё-таки она опоздала. Пусть и не по своей воле. Уважительной причиной для её отсутствия стал какой-то
С тех самых пор минуло пять лет без капельки.
Последнюю полторашку из них Ася на птичьих правах содержится в плену у вопроса: «Что оказалось фатальнее?». То, что в результате аварии, спровоцированной полудурком, она осталась с переломами обеих ног, из-за чего два года не имела возможности подняться в небо; или тот факт, что она решила не размениваться на мелочи и в конечном счёте вышла за этого самого полудурка по имени Рома замуж, передав ему свою фамилию в обход сложившихся традиций.
В жизни случается всякое, но у этого «всякого» должны быть свои обоснованные пределы, осязаемые даже самыми отмороженными персонажами, однако Баренцевой после рокового вечера было абсолютно фиолетово до качества разумности тех или иных решений и поступков. Она просто любила. Как просто любит любая женщина, не важно – простая или сложная. Главное, что просто любит. По-настоящему, без остатка и опознавательных знаков, пускай сама порой того не понимая.
Когда Ася явила всю мощь своей непредсказуемости, выволочив на свет каламбурный роман с Романом, её мать через две минуты живого общения с этим рыцарем без страха и упрёка, не без доли злорадства, сделала однозначный вывод о существенной нехватке кладки в голове последнего. Но Баренцева была не из тех людей, кому без труда удалось отведать весь спектр меню человеческих радостей без ощутимого удара по ментальному кошельку. Путь к благополучию для неё оказался более чем тернистым.
Женщине оказалось предначертано быть зацементированной в живой очереди с талончиком не установленного образца.
Тот, кто не варился годами в котелке неопределённости, раздираемый противоречиями; не кормил себя жидкой баландой пророчеств о том, что вьюга обязательно закончится, а вместе с ней сгинет тоска и растают все страхи; кто не чувствовал опустошающего ничего, приходя с работы в пустой дом, где тебя никто не ждёт; тот, кто в непрерывном акте внутреннего каннибализма от бесконечного ожидания чего-то и попыток догнать кого-то, постепенно забывал о том, кто он и откуда – не знает, что такое настоящая жизнь – жизнь без причины.
– Я не смогу без этого жить. – шутливо прочирикала Асина подруга, засмотревшись однажды на витрину с сумочками из новой коллекции Prada в Будапеште, куда их двоих занесли издержки профессии.
– Ты бы удивилась, узнав, без чего можно жить. – таинственно выдохнула Ася без крохи прощения и жалости к себе.
Она бережно хранила в памяти запах гниющего мяса, который источало несмолкаемое покалывание, пробиравшее тело насквозь. То был побочный эффект от прострации, когда в здоровом человеческом теле полной комплектации и жилищно-финансового достатка, отравляя кровоток, бесперебойно струится кристально чистая боль без примесей.
Печальная душа убивает быстрее микробов и вирусов. Баренцева знала это не понаслышке, каждый раз мужественно оттягивая неизбежный момент встречи тет-а-тет с хозяйничающей внутри чёрной лавой, поток которой нельзя унять. От него нельзя уклониться и невозможно спрятаться. Всё, что Ася могла сделать, это выстоять. Своими силами, без подмоги и запасных позиций, только ради того, чтобы утром принять новый бой, чреватый мотками понапрасну растрёпанных нервов.
Ася не получала никакого удовольствия от этих ежедневных опустошающих набегов на психику. Не спешила выть об этом каждому встречному, дабы не быть уличённой в показушной меланхолии. Ей сподручнее было единолично выступить для себя и врачом и пациентом, и подсудимым и конвойным.
Женщина не пыталась докопаться до причин и обстоятельств гибели психического равноденствия, с целью их последующей ликвидации. Тем более, что по её собственному убеждению эти поиски не принесли бы никакой конкретики. Единственное, к чему она стремилась, за что молилась и о чём мечтала, это чтобы боль, играючи, ушла одной секундой. Без суда и компенсаций.
Однако осень менялась на осень, но диспозиция не менялась, сколько бы Ася не дёргалась. Как будто выстраданный покой вновь и вновь ехидно ускользал у той прямо из-под носа на разбитом корыте. Она видела счастье много раз, но ни разу не смогла его коснуться. Снова и снова начиная марафон, изуродованный воронками неудач, пыхтела в полный рост, слышала вой результата, улавливала шелест пазлов, складывавшихся в цельное полотно, но раз за разом всё это богатство лопалось на последнем повороте.
Дальнейшие содрогания были сродни мытарствам пилотов, пытающимся посадить остервенелый самолёт в непогоду. Они терпели, вылавливали шанс, начинали заход, но прямо перед заветной полосой их зенитным огнём сносил нерадивый ветер. Экипаж гневался, негодовал: «Почему другим удалось, а их отправили лесом?» Но, в конце концов, уходил на запасной, где идентичный посадочный сценарий повторялся ровно до тех пор, пока у машины не заканчивалось топливо.
Асе не удалось в высоком разрешении запечатлеть минуту, когда состоялось её бесцеремонное знакомство со своей болью, тем не менее, момент, когда та ускакала, сверкая пятками, оставив после себя чарующий флёр освобождения, она пронесёт в памяти до гроба.
Всё это того стоило. Стоило простоять целую вечность, чтобы грузовичок наконец-то перевернулся на Баренцевой улице. Стоило месяцами оставаться прикованной к постели, стоило всеми правдами и неправдами выгрызать суженого из пасти Фемиды и менять одну глубинку на другую, оставляя за плечами городища. Всё, только чтобы идти рука об руку с человеком, который не облегчал Асину боль. Совсем нет. Этот человек её полностью снимал. Более того, это был тот редкий типаж людей, которые не ждали чудес, а создавали их сами.
Рома зарабатывал на хлеб с маслом собственными руками в прямом смысле этого выражения. Его страсть покоилось под землёй. Он был из числа чёрных копателей. Тех, кто не чурается копать в составе официальных поисковых отрядов и в «Вахтах Памяти», а потом смывать найденное по одним им известным каналам. Он копал под Смоленском, Орлом и Курском. Перепахал всю Ленинградскую область, увяз под Москвой с Калининградом и даже ездил грызть закордонную твердь. Корыстный интерес Баренцева перерос в некое сумасшествие, плодами которого стала его собственная кладезь информации о Гражданской, Финской и Великой Отечественной.