Карельская сага. Роман о настоящей жизни

Тарасов Антон Юрьевич

– Комнату в общежитии бы выхлопотали!

– Да не нужна мне комната, Валентина Сергеевна, не нужна! Мы только с Кириллом выбрались из такой комнаты в деревяшке с гнилыми стенами, он там простужался постоянно, про не самых приятных соседей я уже не говорю! Пусть деревня, но у ребенка есть дом. И мама, которая не бегает по двум работам и не отводит его в садик первым и не забирает последним.

Валентина Сергеевна замолчала. Под сводами кабинета отдавались голоса рабочих, о чем-то очень эмоционально споривших, да вездесущий уличный шум. Лена не слышала и не видела ничего: все ее мысли были с Кириллом. Она перебирала варианты того, что бы случилось, не переберись они в деревню. Скитания, стыдливые взгляды, упреки в детском саду

за некупленный пластилин, цветной картон, краски или не сданные тридцать копеек на покупку туалетной бумаги. Просто потому, что их не на что было купить, как и взять лишние тридцать копеек, если браться за ремонт квартиры, покупку мебели и остального. Издевательства детей над неряшливой, застиранной одеждой. Просьбы о покупке игрушек, которые Лена при всем желании не может выполнить. Что может быть больнее для матери, чем невозможность обеспечить ребенка самым-самым необходимым? Не излишествами, которыми балуют своих отпрысков родители-начальники или партийные работники, – впрочем, детей последних в детском саду, куда ходил Кирилл, не было, для них был отдельный, специальный детский сад.

– А твоему ведь в школу скоро.

– В поселке есть восьмилетка. Да и нескоро это, на следующий год, нам только шесть.

– Шесть… – повторила Валентина Сергеевна.

Лена не знала точно, есть ли у директрисы дети, но, по слухам, у нее был взрослый сын, который давным-давно переехал в Ленинград и завел семью. Откровений от Валентины Сергеевны ждать не приходилось, и Лена не расспрашивала.

– Знаешь, Лена, меня просили товарищи, и я решилась на не очень правильный поступок, надеюсь на твое спасибо, – Валентина Сергеевна подошла к столу и выдвинула самый нижний ящик. – Я уволила тебя не по статье, хотя следовало бы за такое отношение к работе. Ведь пойми, нельзя ставить личное выше общественного! Но человек я мягкий, уволила тебя по собственному желанию, ты еще молода, всё еще успеешь, зачем отнимать возможности. Так что попросила Ольгу Ивановну за тебя расписаться в документах. Так что судить нас обеих теперь за служебный подлог, судить.

Она положила перед Леной трудовую книжку, из которой торчали купюры. Лена пододвинула ее к себе и раскрыла – две фиолетовые, одна красная, одна зеленая, две желтых, шестьдесят семь рублей.

– Спасибо вам, Валентина Сергеевна, спасибо огромное, – тихо и немного смущенно произнесла Лена, не ожидавшая такого от директрисы, коммунистки до мозга костей, беззаветно ругавшей старшеклассников за неряшливо повязанные пионерские галстуки и слишком длинные и фривольные прически.

Валентина Сергеевна махнула рукой, подошла к окну, облокотилась на него и принялась молча смотреть во двор. Она погружалась в подобные раздумья каждый раз, когда в школе случалось что-то. Скажем, старшеклассники разобьют стекло или начнут курить и подожгут траву на заднем дворе. Или первоклашки, толкая друг друга, выломают дверь в пионерскую комнату. Видимо, в ее глазах Лена совершила нечто подобное.

И вновь она, по своему великодушию, прощает и делает всё, чтобы как-то уменьшить ущерб от последствий.

– До свидания, Валентина Сергеевна, еще раз спасибо вам, спасибо огромное, – сказала Лена и вышла.

– Черешни ребенку купи, лето на дворе, – послышался из-за двери сердитый голос директрисы.

– Куплю, Валентина Сергеевна, обязательно куплю, спасибо! – крикнула Лена, уже сбегая по лестнице.

В нос ударил запах краски, а потом свежий воздух с Онежской губы. Поднялся легкий ветер, и жара перестала мучить Лену. И босоножки, одолженные для поездки в город у тети Софьи, как будто перестали жать, только местами, на некоторых улицах прилипали к раскаленному асфальту. Лена шла и заглядывала во все магазины, какие попадались ей на пути. Черешню нигде не продавали. В другой ситуации она пропустила бы сказанное Валентиной Сергеевной мимо ушей – та часто говорила вещи откровенно нелогичные или даже резкие. Как коммунистка

до мозга костей, она упускала из виду свои и чужие бытовые трудности, мирилась с ними. Впрочем, у нее за плечами были годы номенклатурной работы, и ее она осуществляла хоть и добросовестно, но далеко не на голом энтузиазме, и многие проблемы были ей просто незнакомы.

В сумке уже оказался сверток с блузкой и тяжелыми, но удобно сидевшими и пришедшимися по ноге осенними ботинками. В другом магазине ей попались батарейки для приемника. Там же она купила в подарок Кириллу карманный фонарик, который можно было бы зажигать вместо свечи. В следующем – кеды и рубашку для Кирилла и флакончик одеколона для Алексеича. Лена жадно пила воду из автомата с газировкой, когда посмотрела на часы и поняла, что с походами по магазинам рискует опоздать на электричку. Она засуетилась и, покачивая сумками, отправилась к вокзалу.

Не дойдя до вокзала одной улицы, она остановилась у магазина, из дверей которого на улицу выходил хвост огромной очереди.

– Что там? – спросила Лена у женщины, которая озиралась по сторонам, решая, стоять или не стоять. – Вы крайняя?

– Крайняя. Черешню дают, два килограмма в руки. А вы будете стоять?

– Даже не знаю, – засомневалась Лена.

– А я не буду. Стойте за этим мужчиной.

Лена оказалась в неловком положении. Где, как не в городе, и летом можно было купить черешни. Но в то же время опаздывать на электричку, чтобы ждать той, что шла поздно вечером, не хотелось. Нерешительность Лены заметил старичок, сидевший на скамейке. Он поправил шляпу и, опираясь на палку, направился прямо к ней.

– Дочка, ты последняя? Собираешься стоять или… – он подмигнул.

– Да, буду стоять, – огрызнулась Лена.

– Не городская, видать, ты, дочка.

– Я-то городская, да в деревне на лето, вот, приехала на день и обратно, – Лена немного приврала, не хотела рассказывать постороннему человеку детали личной жизни. Да и не такими радужными были эти самые детали, чтобы о них хвастаться.

– Долго стоять, дочка.

– Долго, – согласилась Лена. – Поеду на последней электричке, тут за полчаса явно не достоим.

– А знаешь, дочка, я тут посидел, подумал, давай-ка мы с тобой пойдем без очереди купим этой черешни, а ты меня мороженым угостишь? Это там, в соседнем отделе. Ну?

Старичок сунул руку в карман и показал корочку удостоверения. Это выглядело не надменно, без вызова, без наглости и даже безо всякой корысти. Может, Лена была слишком доверчивой, может, почувствовала, что у нее нет другого выхода и выстоять очередь она не в состоянии. Внутри нее заскрипела невидимая пружина, и маховик решительности дал сигнал к действию.

– А давайте, угощу, – обрадовалась Лена и, обращаясь к стоящей позади нее женщине, сказала вполголоса: – Вы стойте за этим товарищем, я стоять не буду.

Уверенной походкой, опираясь на палочку, старик пошел внутрь магазина. Лена едва за ним поспевала.

– Товарищи, я инвалид войны, без очереди, товарищи, – громко сказал старик.

– Ну вот, принесло, – сказал кто-то.

– Сколько можно, мы уже полтора часа стоим! – послышались голоса сзади.

– Товарищи, русским языком написано, участники Гражданской войны, инвалиды Великой Отечественной, полные кавалеры орденов обслуживаются без очереди, – старик сохранял каменное спокойствие.

– Да он не один! – возмутились совсем рядом, Лена даже не успела заметить, где и кто именно. – Смотрите, с ним женщина.

– А вот это уже не ваше дело, товарищ.

– Два килограмма, – шепнула ему на ухо Лена и одновременно сунула в руку трехрублевую купюру, поняв, что всё нужно делать очень быстро, не задерживая очередь, раз уж она решилась на подобную авантюру. – И потом за мороженым.

– Мне два килограмма черешни, девушка, – обратился старик к продавщице, склонившейся над ящиком крупных темно-красных ягод. – И гнилых не подсовывайте, я смотрю за вами очень внимательно!