Карьеристки
Шрифт:
Ровена оделась. Черные слаксы, рубашка с длинным рукавами и ботинки до щиколоток.
В тот день в офисе «Лютер рекордс» стояла оглушающая тишина. Люси, секретарша Ровены, приняла всего четыре звонка. Три из них — от Джоша Обермана насчет диска Роксаны Пердиты, сейчас Джек Рич занимался ее карьерой в Англии, но Ровена все равно хотела знать подробности о двух новых программах певицы. И еще один звонок, от Мэтью Стивенсона, который, хихикая, спросил, когда они увидят нью-йоркскую группу… Он делал вид, будто шутит. Но Ровена понимала суть.
Конечно, опасность увольнения еще не грозила. Пока диски Роксаны, «Биттер спайс» и, конечно, «Атомик масс» продаются, она в безопасности. Даже не будь протекции со стороны Джошуа Обермана и Майкла Кребса.
Но бомба замедленного действия заложена, Ровена не обманывалась. Оберман хотел, чтобы филиал фирмы в Америке работал — вопреки сопротивлению других членов правления. И ее время — для достижения успеха, — очень ограниченно. Три месяца. Потом американскую компанию закроют, а ее вернут в Европу заниматься дальнейшей карьерой «Атомик». Ей остался всего месяц.
Ровена пошла в спальню за сумкой. Увидела неубранную постель со скомканными ирландскими простынями — днем они с Майклом Кребсом занимались любовью. Боль от смеси похоти и страсти вновь кольнула Ровену. Она уткнулась лицом в простыни, вдыхая его запах, и едва не разрыдалась. Сегодня Майкл был такой отрешенный. И холодный. Одеваясь, сказал:
— Я сейчас позвоню жене, а потом вернусь на студию. — И увидев ее ошарашенное лицо, раздраженно добавил: — Ну ладно, Ровена, в конце концов я тебе это говорю не специально. Мы же друзья, давно ясно.
Она все еще чувствовала невыразимый холод, сковавший ее при тех словах. Моя жена. И сыновья. Моя семья, тесный круг, в котором тебя нет.
И хуже того, подтекст: я люблю свою жену. Я не люблю тебя. И никогда любить не буду.
«Почему, черт побери, он так честен со мной?» — с горечью подумала Ровена. По крайней мере, если бы Майкл лгал, она могла бы его возненавидеть. Осуждать. Могла бы уверять себя: ее обвели вокруг пальца, обхитрили, обманули, как поступают со всеми любовницами с незапамятных времен. Обещают любить, бросить жену ради нее и очень редко так поступают. Но Майкл Кребс не такой, он следует своим правилам, и не лжет, и готов говорить о чем угодно, только не об их отношениях.
— Давай поговорим о нас, — иногда предлагала Ровена. Если вдруг набиралась храбрости.
— О нас? А нас нет, ничего такого нет, — с неудовольствием отвечал Майкл. — Мы друзья. Я уже говорил.
— Я пытаюсь соотносить свои поступки с твоими, — говорила Ровена, стоя рядом с Майклом в частной ложе Мэдисон-Сквер-Гарденз, ожидая выхода «Атомик масс».
Майкл обворожительно улыбнулся.
— Если исключить твои попытки сохранить нравственность и добропорядочность.
Она почувствовала большое разочарование.
— Но Майкл, ты тоже человек нравственный и добропорядочный, — сказала она.
— Кроме одного случая.
— По моей вине, — сказала Ровена.
— Нет, по моей, — ответил он так же печально.
Она ненавидела его слова о чувстве вины.
Вина живьем съедала ее самое. Она не любила думать о себе как о любовнице, но бесилась из-за его отказа называть ее хотя бы так. Ровена видела совершенно отчетливо, будто наблюдала со стороны, как безнадежна и разрушительна для обоих эта любовь. Для нее особенно. В конце концов Майкл не был влюблен.
Ровена Гордон приняла решение — холодное, умное решение: она не собирается закончить так, как другие женщины в ее ситуации. Брошенная любовником, вернувшимся к жене, отвергнутая обществом и друзьями, умоляющая прийти к ней обратно.
Она такое видала. Не раз. Вдруг вы оказываетесь вне круга, двери закрыты и доступ прекращен. Ну что ж, она девушка, делающая карьеру, даже если восхождение вверх чуть замедлилось, как сейчас. Она молода, красива, хорошо воспитана и вполне может положиться на собственные силы. Она вовсе не собиралась приносить себя в жертву женатому мужчине, вдвое старше ее. Даже если он музыкальный гении, умен, интеллигентен и потрясающе красив, если он один из героев, которым она поклонялась, даже если он бесподобен в постели… «О Боже всемогущий! О мой Бог!» — думала Ровена, заставляя себя оторвать лицо от простыней. Она должна сказать ему, чтобы он убирался к черту.
Но в душе Ровена понимала — пустые слова. Она влюблена в Майкла Кребса до потери разума.
— Ну ладно, давай, — произнесла она вслух, — надо идти работать.
В редакции «Герлфренд» было шумно, как в аду. Телефоны разрывались, журналисты кричали, подростки-модели бесцельно топтались возле столов, ожидая, когда Саша Стоун или Алекс Уотерс позовут на съемки в отдел мод. В углу сидели рекламисты; как всегда, самые занятые, они отчаянно боролись за каждый дюйм площади в номере или выманивали заказы у розничных торговцев.
Успех, успех, успех. И только по настоянию редактора не стали удваивать толщину каждого номера и поднимать стоимость на десять центов. Топаз не позволяла вмешиваться в журнал, «Герлфренд» — сенсация, он — ее, и она собиралась сохранить журнал на обретенном уровне.
— Где редактор? Мне надо поговорить с редактором, — умолял стилист, глядя на Тиз, талантливую девушку двадцати одного года из отдела очерков.
Топаз сама нанимала команду, причем с большой осторожностью. Она брала молодых одаренных ребят, чуть старше читателей, которым адресован журнал. Стратегия блестяще оправдала себя, и Росси повторила ее в «Экономик мансли», где наиболее лояльно настроенные к средствам массовой информации гарвардские эксперты получили свои колонки. Рядом с ними выступали промышленники, мощные влиятельные деятели, они делились личными принципами борьбы за прибыль. Росс Перо, Руперт Мердок, Майкл Эйснер. Топаз работала с журналами по наитию, следуя инстинкту, используя в обоих случаях основополагающую черту американской психики: американцам надо кому-то поклоняться. Подросткам-девочкам — Мадонне, бизнесменам — Биллу Гейтсу. Но суть та же.
Для Топаз Росси только один журнал хорош — тот, который продавался.
«Экономик мансли» продавался.
— Босс при деле, — сказала Тиз, махнув рукой в сторону кабинета, дверь которого плотно закрыта. Но даже сквозь редакционный шум слышались два голоса — мужской и женский.
— Но Саша не позволит мне одеть Жолин в жакет Жан-Поля Голтье. А это было бы божественно! — нервничал мужчина небольшого роста. — С кем она там говорит?
— С мистером Розеном, директором правления, — твердо стояла на своем Тиз, надеясь перекричать его. — А Жолин наденет Гэп, как и все остальные. Читатели «Герлфренд» не могут позволить себе Жан-Поля Голтье.