Карьеристки
Шрифт:
— И как получилось, что ты не дала мне об этом знать? Я поставлен в дурацкое положение! — кричал Натан. — «Уайтлайт», «Вестсайд», проклятый «Герлфренд», статьи за статьей об этой, черт побери, группе! Мы выглядим глупейшим образом, Топаз! И мне швыряет все это в лицо с дурацкого экрана Опра!
— Я их не писала, — угрюмо потупилась Топаз. Ну что он так разоряется? Сегодня утром ей уже влетело.
— Да, но ты позволила, допустила, чтобы твои чувства стали известны людям, оплачивающим чеки, подписанные тобой! Разве я не прав? — строго вопрошал Натан, расхаживая по ее кабинету. Жилка у седеющего виска быстро пульсировала, он выглядел довольно неуклюже в приталенном пиджаке.
— А не могли бы мы поговорить об этом позже? — спросила Топаз.
Розен почувствовал, как его гнев подступил прямо к горлу, он едва не задохнулся, наверное, давление зашкалило. Во-первых, это чертово вчерашнее шоу у Опры, ни у кого не хватило духу сказать ему о нем, потому что девчонку, с которой он живет, там здорово приложили. Они с Топаз поссорились прошлой ночью — она хотела снова заняться любовью, а он нет. В конце концов за кого она его принимает, за супермена? И в довершение всего Мэт Гуверс вызвал утром в кабинет и устроил разнос!
Как директор отделения на Восточном побережье, он отвечает за редакционную политику, как менеджер Топаз Росси — за ее действия, и как член правления, живущий с одной из своих сотрудниц, должен был позаботиться, чтобы подобного не случалось.
— Я ценю и тебя, и Топаз, — сухо сказал Гуверс. — Чем вы занимаетесь в свободное от работы время, никого не касается. Если только это не мешает делу. Ты должен был остановить ее, Розен. Проследи, чтобы подобное не повторилось.
— Хорошо, сэр, — кивнул Натан.
— Нет, мы не можем говорить об этом позже! — орал он так, будто редактор «Вестсайда» снова встретился с той наглой малявкой. — Позже будет личное! А сейчас речь идет о деле!
Он распахнул дверь.
— Я надеюсь, ты сумеешь разделить эти две вещи, Топаз, — сказал он. — А если нет, у нас не получится будущего.
Ровена пробиралась сквозь толпу к Джо, осторожно балансируя с двумя большими рюмками водки со льдом. Зал заполнен наполовину, и она могла дышать. Совсем другое дело, чем неделю назад, когда здесь играл «Атомик». Сегодня она наконец сможет по-настоящему рассмотреть «Велосити», новую группу. И услышать. Их музыка била по голове, твердая, как алмаз, и тяжелая, как свинец.
Джо, ссутулившись, стоял у дальней стены, заклеенной листками объявлений. Она видела его напряженное лицо, он наблюдал за музыкантами так настороженно, как обычно один музыкант наблюдает за другими. Ровену внезапно охватило ощущение счастья. Ради этого стоило трудиться. Полумрак клуба, хорошие исполнители, веселье, музыка. Для детей в толпе она — еще одна девчонка, хорошенькая студентка. Здесь принимали ее за свою без всяких оговорок, и ей нравилось.
— Ну и что ты думаешь? — спросила она Джо, протягивая рюмку.
— Я думаю, тебе стоит ими заняться, — ответил он, не отводя глаз от сцены.
— Я тоже так считаю, — радостно ответила Ровена.
Они оба были так поглощены «Велосити», что не заметили неподалеку от них невысокого скромного брюнета, наблюдавшего за ними и делавшего какие-то пометки.
По дороге домой, а они с Топаз никогда не уходили из редакции вместе, Нат Розен мучился угрызениями совести. Ошарашенное лицо Топаз после его угрозы порвать с ней не шло из головы. Он увидел то, чего никогда не замечал в ее характере за все время знакомства.
Страх.
Топаз Росси ничего не боялась, всегда готовая на глупый риск. В ней сидела агрессивность, и она ее не скрывала, у нее блестящие журналистские способности, богатое воображение, она не любила сдаваться. Его Топаз превратила в ничто Дэвида Левина. Она потрясла членов правления, заставив Джо Голдштейна драться за «Экономик мансли».
Голосование — он вспоминал его с чувством вины — было единодушным, даже он поднял руку за. Цифры тиража свидетельствовали о ее громадной работе. Не исключено, что Джо сумел бы делать журнал лучше, но он был бы камерным изданием.
Топаз очень переменилась. Это уже не та юная нахалка, которую он принял на работу. Колонка, посвященная городским сценкам, принесла ей успех, она ухватилась за нее и держалась обеими руками. Потом пошли наряды — Шанель, Сен-Лоран, Диор, яркие краски, высокие каблуки, украшения. Квартира с отличным интерьером. Духи. Черный «Порше-911, турбо». «Роллекс». Патек Филипп и обеды на двоих в «21» и «Временах года».
И на работе Топаз стала другая. Сперва осторожно, не спеша, она входила в роль редактора «Герлфренд», как входят в воду, вежливо держалась с сотрудниками, но поняв, что все ее идеи — и по макету, и по содержанию — удачны, работают, Топаз начала меняться. Она не обращала внимания на предложения прежних редакторов отдела очерков, сама колдовала над макетом и даже повышала голос на сотрудников.
Естественно, это вызвало гнев. Да кто она такая, эта итальянская девчонка двадцати с небольшим? Да что она себе думает, с чего решила учить их, как делать журнал? С помощью ярких тряпок и любовника из членов правления сорвала куш и теперь воображает, что она незаменима. Возмущению, казалось, нет предела, как, впрочем, и тиражу журнала. Топаз впервые почувствовала власть и стояла на своем; если кто-то бросал вызов ее авторитету, ее безграничной власти, увольняла несогласного. Через три месяца Топаз вообще начала расставаться с людьми и заменять их молодыми талантливыми журналистами и фотографами. Топаз Росси собиралась сделать «Герлфренд» лучшим журналом, и когда сотрудники называли ее крикливой итальянской сукой, она только пожимала плечами.
«А мне плевать!» — Вот ее отношение.
Но никто и не вмешивался. Топаз продавала журнал, у нее шла реклама, расходы продолжали снижаться. Кстати, это ее идея использовать для обложки подростков. И с той минуты, как она уселась в редакторском кабинете, «Герлфренд» больше никогда не нанимал супермоделей.
— Они слишком дороги. Слишком тощие, известные, они дурно влияют на американских девочек-подростков, — заявила она на совещании редакторов. — На читательниц «Герлфренд», таких, как Жаннет Рено, Нэнси Керриган и Вайнона Райдер.