Карфаген должен быть разрушен
Шрифт:
— Андриск! Друг мой! Тебя ли я вижу? — послышался знакомый голос.
Повернув голову, юноша увидел Макка. В памяти вспыхнуло все, что было связано с прошлогодним театральным летом. Они обнялись, как старые друзья.
— Ну, как живешь? — спросил Макк, хлопнув Андриска по плечу.
Андриск показал на мулов:
— Как видишь, у меня все по-прежнему. Филоника я завалил шкурами, и он разбогател. Теперь занимается откупами. Мой друг Блоссий учительствует и обращает своих учеников в веру Зенона. Расскажи лучше о себе. Я не вижу Буккона и Доссена. Где ты их оставил?
— Они переменили свои роли, —
— Помогали, — согласился Андриск. — Как вино помогает скорбящему. В такой ли помощи нуждаются те, кого топчет Рим своими калигами [61] ? Мы, эпирцы, стали рабами. Вот уже три года, как я ищу отца и не могу его найти.
61
Калиги — у римлян кожаная солдатская обувь в виде полусапог.
— Да-а! — протянул Макк. — В таких бедах театр не поможет. Ты человек молодой. А я еще застал время, когда Ганнибал владел всем югом Италии. Он тогда освободил рабов, а италикам обещал Рим сокрушить. Казалось бы, дело к этому шло. А Рим победил. И если римляне самого Ганнибала разбили, кто теперь им осмелится перечить? Персей попытался, а что вышло?
— Но тогда эллины более, чем ромеев, боялись Македонии. Рим этим воспользовался и разгромил Персея, Теперь же ромеев ненавидят все — македоняне, эпирцы, фракийцы. О сирийцах я не говорю. Как Рим унизил этот народ! Ахейцы? Разве можно забыть, как он поступил с лучшими людьми Ахайи, вывезя их в Италию без суда и следствия. Нет, если бы теперь Ганнибал появился, ромеям несдобровать!
— Может быть, — вставил Макк. — Но откуда Ганнибалу взяться? Такие, как Ганнибал, раз в тысячу лет рождаются.
— Кстати, — продолжал Андриск, — какая со мной забавная история произошла. Из Альбы Фуцинской бежал старший сын Персея Александр. Меня стражники задержали, за него приняв. А потом я встретил человека, уверявшего, что у меня с этим Александром одно лицо.
Макк помолчал и, внимательно взглянув на юношу, произнес тоном Доссена:
— Бойся живых. Они имеют дурную привычку возвращаться на сцену, когда их не ждут.
— Наверное, ты прав, — согласился Андриск. — С живыми лучше дела не иметь. К тому же братья были похожи друг на друга. Я сам это видел…
Макк вздрогнул.
— А не выкинуть ли тебе все это из головы? Ведь то, что ты замыслил, — не шкуры скоблить!
— Знаю! — проскрипел Андриск голосом Паппа. — Но роли нельзя бросать.
И, повернувшись, произнес про себя: «Филипп, Филипп!»
СВАДЬБА
В дом вбежала Семпрония с цветами в руках. Щеки ее раскраснелись.
Корнелия бросилась навстречу дочери:
— Где ты была? Тебя обыскались!
— Прощалась с девичеством! — ответила Семпрония, направляясь в комнату, из которой доносилось недовольное брюзжание свахи.
— Наконец-то! — воскликнула она, указывая на катедру.
Рабыни ловко сплели из рыжеватых волос Семпронии шесть косичек. Сваха закрепила их сзади шерстяными лентами и металлической палочкой с наконечником в виде копья. Голову невесты покрыли платком огненного цвета и поверх него надели венок, сплетенный из собранных Семпронией цветов. Рабыни зашнуровали тонкие и узкие башмаки телесного цвета.
Пока разглаживали белую тогу из «девичника» — сундука с приданым, — наступил полдень. В атрий входили гости. Со словами молитвы они складывали свои дары у ниши ларов и занимали места на скамьях вдоль стен.
Сваха долго и нудно наставляла девушку, как вести себя во время свадебного обряда. Наконец, обвязав тогу Семпронии ниже груди тонким пояском, она вытолкнула ее в атрий.
Здесь уже были в сборе все участники свадебной процессии. Мальчики-флейтисты натужно извлекали из своих инструментов хриплые звуки. Жрец-гаруспик, босой, в необычном одеянии, положил на алтарь внутренности только что заколотой овцы. И сразу же в атрий вступил Публий в сопровождении свиты. Подойдя к невесте, жених взял ее за руку и повел к скамье, покрытой еще влажной шкурой жертвенной овцы. Но как только гаруспик стал обходить алтарь, молодые присоединились к нему и, подхватив чаши, стали кропить жертвенник вином и маслом.
Обойдя алтарь семь раз, новобрачные под возгласы: «Будьте счастливы», — первыми заняли места за свадебным столом. Вскоре к ним присоединились друзья и родственники. Семпрония отвечала на какие-то вопросы, что-то пила и ела. Возглас гаруспика: «Пора!» — смутил ее, и она умолкла.
Лелий торжественно встал и вышел в перистиль.
— Звезда вечерняя! — закричал он срывающимся голосом, и весь дом заполнился воплями: «Звезда вечерняя! Вечерняя звезда!»
Наступил самый ответственный момент свадебной церемонии: похищение невесты. Знатоки старинных обрядов уверяли, что этот обычай появился после кражи первыми римлянами сабинянок. По мнению других, легенда о похищении сабинянок возникла под влиянием древнего свадебного обряда. Спор остался неразрешенным, но сцена похищения разыгрывалась в римских семьях из поколения в поколение.
Семпрония, сорвавшись с места, кинулась в объятия Корнелии. Их окружили подружки с венками на головах и завели прощальную песню:
Зачем уводишь, звезда вечерняя,
Подружку нашу голубоокую.
Едва отзвучала песня, как Публий с друзьями оттолкнули девушек и вырвали невесту из объятий Корнелии. При этом гости начали выкрикивать: «Талассио! Талассио!» Значение этого слова в Риме не понимал никто, кроме этрусских жрецов-гаруспиков. Но они не собирались раскрывать его тайный смысл.
На улице невесту встретили сваха с прялкой и пятеро мальчиков, важно размахивающих свадебными факелами. Один из мальчиков, став впереди невесты, возглавил свадебное шествие, четверо — по бокам, сваха замыкала процессию.
Публий, Корнелия и все родственники и друзья двигались на некотором расстоянии от невесты, стиснутые толпой зрителей. Раздавались шутливые и неприличные возгласы. Личико Семпронии залилось краской. Сваха незаметно шепнула ей:
— Не смущайся! Эти песни угодны богам. Без них будешь бесплодной.