Карфаген смеется
Шрифт:
— На каком это языке, сынок? — спросил Чарли Роффи, поглаживая седые усы.
Меня спас не кто иной, как Рембрандт:
— На греческом. Как вам известно, сэр, многие европейские университеты все еще выдают дипломы на этом языке.
Дик Гилпин успокоился:
— Так это не русский! Я не хотел бы внезапно узнать, что вы были большевиком, мой мальчик!
Я ответил совершенно серьезно:
— Я посвятил себя уничтожению большевизма во всех его видах.
Это их успокоило и вызвало сильнейшее одобрение. Дик Гилпин поднял руку, быстро кивнул, его подбородок коснулся груди, губы расплылись в улыбке:
— Вы были в Европе и видели, во что они могут превратить страну. Простите наши дурные манеры, сэр.
Джимми Рембрандт сказал, что завтра
— У нас много хороших друзей в этом департаменте. — Дик Гилпин закурил сигару. — Если мы можем быть вам полезны — пожалуйста, только дайте знать.
Мы условились встретиться через день. Тогда мы смогли бы обсудить планы на будущее более подробно. Джентльмены выразили сожаление, что деловые обязательства мешают им провести с нами весь вечер. Прежде чем уйти они настояли на том, чтобы оплатить счет. Они оставили нас за кофе. Капитан Рембрандт искренне радовался.
— Вы попали в яблочко, — сказал он. — Эти двое скряг — самые хитрые старые лисы в Вашингтоне. Они знают всех и могут получить почти все, чего захотят. Теперь они будут проверять вас, Макс, Но не волнуйтесь, они не станут заглядывать в иностранные газеты.
Я был немного удивлен этим очевидным цинизмом, ведь раньше он говорил о Роффи и Гилпине с куда большим восторгом. Капитан ответил, что это не цинизм:
— Это практический взгляд на вещи, Макс. Мы в городе политиков. Они должны быть в вас абсолютно уверены.
— Я до сих пор не понимаю, чего они хотят.
— Опыта, — сказал Люциус Мортимер. — Серьезности. Им нужен по крайней мере один настоящий ученый, подлинный авторитет, способный развить и доработать проекты. Только тогда они смогут рассчитывать на правительственную поддержку. А это означает, что они получат первые лицензии на коммерческие полеты из Мемфиса. Гилпин ничего не говорил вам, но его сын был пилотом. Мальчик так и не вернулся из Франции. Он часто размышлял о том времени, когда пассажирские самолеты заменят поезда. Именно поэтому Гилпин хочет войти в дело как можно скорее. Взгляните на состояния, заработанные на железных дорогах. И на Форда с его автомобилями. В следующий раз куш сорвут в воздухе.
Я сказал, что редко сталкивался с таким отношением к делу. Но я не мог понять, зачем компаньонам нужен новый самолет.
— Роффи верит, что человек, который управляет производством самолетов, в итоге будет контролировать все воздушное сообщение, Макс. — Мортимер извлек следующую сигару. — Моргану не просто принадлежали составы. Он купил фабрики, на которых производили локомотивы. Роффи хочет вывести Юг из промышленного кризиса. Вы часто говорили о «Рождении нации» — значит, понимаете, что я имею в виду. Пока экономика Дикси остается сельскохозяйственной, южане не смогут бросить вызов крупным финансовым интересам Севера. Роффи сталкивается с сопротивлением более консервативных людей в Мемфисе, но он точно знает, чего хочет. Его двоюродный дед владел пароходом в те времена, когда в водах Миссисипи до самого Нью–Орлеана практически не было кораблей. Но Мемфис слишком долго полагался на реку и хлопок. Гилпин видит, что этому приходит конец. Не через десять лет, наверное. Но через двадцать. А пока, можно сказать, они покупают себе страховку.
— Вы говорили, что он хитер. — Я был осторожен, быстрое развитие событий меня смущало. — Я не хочу, чтобы Гилпин впутал меня в еще одно мошенничество.
— Это не мошенничество, старик, это симфония, — сказал Люциус Мортимер.
— Он имеет в виду, что предприятие это не только финансовое, но и в какой–то мере идеалистическое. Оно принесет всем участникам только благо.
Джимми Рембрандт заметил
Поздно вечером мы выехали из города и направились в Арлингтон. Джимми и Люциус сказали, что нам нужно отпраздновать событие. Взятый в аренду автомобиль оказался одним из лучших созданий Форда, хотя по сравнению с теми машинами, к которым я привык, он был вполне обыкновенным. В лучах лунного света мы свернули с главной дороги и медленно поехали по лесной тропе, которая вывела нас к большому дому. Он походил на старый южный особняк, с каменной верандой и мраморными столбами, хотя большая часть стен была изготовлена из красного кирпича. Окна прикрывали белые ставни. Здесь, по словам моих друзей, мы могли раздобыть приличную выпивку.
Дом оказался чем–то вроде закрытого клуба, несомненно предназначенного для богачей. В нем, за исключением холла, не было общих помещений. Строго одетая леди средних лет проводила нас в комнаты, стены которых были задрапированы красным бархатом и темными сосновыми панелями.
— Все оплачено, — загадочно сообщил Джимми. — Можете заказывать, что захотите.
Я в очередной раз смутился, не вполне поняв, что значили эти слова. Помещение было красиво обставлено в стиле, напоминавшем о Франции эпохи Империи. Я обнаружил две или три небольших передних, из которых можно было пройти в главный зал, отделанную мрамором ванную и туалет. Окна не открывали, поэтому мир оставался где–то далеко, а в доме царили тишина и спокойствие. Я до сих пор не мог прийти в себя.
Очевидно, мои друзья решили на некоторое время сохранить тайну — я был уверен, что они заметили мое смятение.
— Полагаю, надо выпить шампанского. — Люциус ослабил узел галстука. — Даже если это немного преждевременно. Что скажете о приятном женском обществе, Макс? Только самое лучшее. Нам оказали честь, допустив сюда, знаете ли. Вообще–то, чтобы пройти в эти двери, вы должны быть сенатором или адмиралом лет шестидесяти.
До меня наконец дошло, что мы оказались в дорогом публичном доме. Я слышал, что в Америке существовали места, куда деловые мужчины могли приехать, не опасаясь помех или скандалов. Предусмотрительность и ловкость современных американцев продолжали меня удивлять. Во всякой культуре есть особые тонкости, которые сложно постичь, пока сам с ними не столкнешься.
Я провел свою первую ночь в американской столице, нюхая превосходный «снежок» и распивая посредственное игристое вино с восхитительной шлюшкой, румяной блондинкой в зеленом атласном белье. Она называла меня «милым» и говорила, что я «просто очаровашка». Девочки из Нью–Йорка — всего лишь обычные проститутки, которых можно найти в любом большом городе. Эти вашингтонские шлюхи были игрушками генералов и конгрессменов. Они находились на более высоком уровне. An oysnam fun der velt! [191] Я никогда не испытывал такого наслаждения в борделе. Следующим утром Джимми Рембрандт спросил, понравились ли мне девочки. Sind die Russen und Polen Freunde? [192] Я узнал, как вознаграждается успех в Америке. Это помогло мне освободиться от бремени меланхолии. Мне было почти невыносимо думать об Эсме или о трудностях, с которыми бедному Коле приходилось сталкиваться в Париже, где он до сих пор отчаянно трудился, чтобы очистить мое имя. Но подобные мысли ни к чему не вели. Чем больше я буду развлекаться сейчас, тем лучше смогу действовать, когда придет время воссоединиться.
191
Единственные в целом мире! (идиш)
192
А русские и поляки — друзья? (нем.)