Карибский сувенир
Шрифт:
Да, труд наш не пропал даром: через несколько часов «Олекма», вырвавшись из ледяных тисков, нащупала в темноте дорогу, оставленную «Орландером», прибавила ход и благополучно миновала Зунд, а затем и другие датские проливы: Каттегат и Скагеррак.
Северное море удивительно тихо и спокойно: волнение полтора-два балла, чуть заметный ветерок гонит лохматые клочья тумана и дружески подталкивает судно в корму. Я поднимаюсь на верхний мостик и, спрятав нос в меховую шапку, с подозрением вглядываюсь в светло-зеленые, такие миролюбивые и добродушные сейчас волны. Просто не верится, что в эту зимнюю пору Северное море способно быть таким тихим и кротким. Проходит
И уже не просто идем, а работаем. Лишь только «Олекма» миновала проливы, в ходовой рубке включили специальный гидроакустический прибор — эхолот. Это глаза рыболовного судна. Эхолот глядит вниз, в морскую глубину. Он тщательно просматривает водную толщу, и, как только обнаружит в ней косяк рыбы, на движущейся в приборе ленте появляются зубчатые штрихи: прибор, как говорят промысловики, «пишет» рыбу. На этой ленте видно все: рельеф дна и глубину, на которой находится косяк.
Рядом еще один прибор. Называется он «фишлупа». Принцип его работы тот же, что и у эхолота: посылаемый из прибора электросигнал, встретив на своем пути в воде какое-либо препятствие, возвращается обратно на судно. Но если в эхолоте косяк рыбы «зарисовывается» на бумаге, то в фишлупе он изображается на экране в виде яркого электрического всплеска. В отличие от эхолота, фишлупа может просматривать рыбу не только по вертикали, то есть те косяки, что находятся под теплоходом, но и те, что оказываются в водной толще впереди ищущего рыбу судна.
Но пока эхолот не «пишет» рыбу. Ее, по-видимому, здесь нет. Ну, а если приборы обнаружат плотные косяки, то мы проведем контрольные траления и сообщим в порт координаты, где была найдена рыба. Эти сведения передадут на суда, работающие в Северном море, и они придут, обловят косяки.
Но пока приборы ничего не нашли. Рыбы нет. Трал лежит па борту, свободные от вахты матросы отдыхают, отсыпаются после суматошных предотходных дней и ночей, когда судно ремонтировалось, загружалось. Лишь четыре раза в сутки весь экипаж дружно и быстро собирается вместе: на завтрак, обед, полдник и ужин. Вот и сейчас по судовому радио разносится знакомый голос Виктора Литуна:
— Команде на ужин!
Хлопают двери кают, стучат по трапам матросские сапоги. Механики, штурманы, паучники — все спешат в салон, который расположен около камбуза, в кормовой части теплохода.
Потягивая носами, заглядывая по пути на камбуз, молодые крепкие парни проходят в салон, рассаживаются за столами, намазывают на толстые куски хлеба едкую горчицу, солят и посыпают их перцем… Салон небольшой, «игрушечный», как и все помещения па «Олекме», но достаточно вместительный и уютный. В нем четыре стола. За одним сидят капитан и штурманы, за другим — механики, за третьим — палубная команда, за четвертым — научники, боцман, радист, мастер по добыче рыбы. В общем, «сборная», как нас называет кок, команда.
Как правило, все знакомства на судне начинаются в салоне, за столом. Камбузный матрос Аркадий приносит большую кастрюлю.
— По куску, — говорит он.
«По куску» — это значит, что в борще лежит, томится в горячей душистой жидкости по куску мяса на каждого, кто сидит за столом.
— Ну что ж, по куску так по куску, — соглашается
Боцман, Сергей Петрович Сорокин, сидит напротив меня. Он высокий, худощавый, но широкоплечий, костистый. Лицо смуглое, с небольшими светлыми глазами, глубоко упрятанными под бровями; на голове курчавые золотистые волосы, окружающие бронзово-красную лысину.
— По куску так по куску, — задумчиво повторяет Петрович, как его все зовут на судне, и ловко выуживает из кастрюли большущий кусок мяса, потом мозговую косточку, которая идет не в счет, и несколько поварешек густого борща. Подумав немного, Петрович добавляет еще юшки, как он называет жидкость, и передает ложку соседу — гидроакустику Виктору Васильевичу Колесникову, мужчине могучего сложения.
На «Олекме» к дяде Вите, как его почтительно величают матросы, все относятся с уважением: люди всегда и везде почтительны к сильным людям. Получив от боцмана поварешку, которая в его большущей руке кажется игрушечной, дядя Вигя наклоняется над кастрюлей и бормочет:
— После боцмана здесь уже ничего не вытралишь… — Акустик так же, как и его сосед, любит погрызть косточки из борща, но на этот раз ему приходится довольствоваться только мясом.
Поварешка идет по кругу: бригадир, рыбмастер, радист Слава, Коля Хлыстов, Валя Брянцев и, наконец, я. Когда очередь доходит до меня, на дне кастрюли остается лишь один кусок мяса, чуть прикрытый лохмотьями капусты, да сиротливо жмется в уголке картофелина с черным глазком посредине. Поварешка жалобно шаркнула по днищу кастрюли. Заглянув в нее, боцман подзывает Аркадия:
— Ну-ка, поднови, дружок…
Аркадий добавляет туда борща, и я благодарно улыбаюсь боцману.
— Давай жми… — подбадривающе подмигивает мне Петрович. — Дохловаты вы немного, поправляться нужно.
Я перестаю улыбаться и налегаю на борщ. Действительно, по сравнению с матросами я выгляжу весьма дохловато. Рядом со мной сидят широкоплечие, крепкие парни; у них прекрасный аппетит. Должно быть, работа у рыбака тяжелая, и, чтобы не уставать и быть всегда энергичным, нужно хорошо, по-морскому есть. Уф, ну и порция! На берегу я бы, наверное, никогда не одолел такую миску, а здесь — ничего… Большущая порция борща, второго и кружка компота легко и непринужденно упрятались в моем желудке. И, вытерев, как все, мокрый лоб, я неторопливой, отяжелевшей походкой отправляюсь в свою каюту.
Северное море проскочили за двое суток. Нам просто повезло. В прошлом году в это же время, когда шли за экватор на СРТР «Обдорск», мы ковыляли по нему почти пять суток. Почти пять суток трепал нас жестокий шторм и отвязался от теплохода лишь в Ла-Манше. А в этот раз всего двое суток. Просто удача!
Из рубки приходит Жаров.
— Где мы сейчас? — спрашиваю я его, отложив в сторону карандаш и толстую тетрадь.
— В полусотне миль от Английского канала, у юго-восточного побережья Англии. — Достав из рундука свитер, он добавляет: — Есть хорошие записи. Будем тралить.
Тралить? Это интересно! Люблю, когда рыбу ловят тралом.
Всегда, даже в самом маленьком улове, можно отыскать что-нибудь интересное. Одевшись, я поднимаюсь вслед за ним.
Жаров и капитан стоят у эхолота, смотрят на бумажную ленту, по которой прибор рисует черные елочки и зубцы, советуются, думают. Подумать есть о чем: косяки — вот они, черные сплошные зигзаги. А елочка — это рисунок совершенно реального дна.
— Топляки… Уж очень костлявый грунт, — задумчиво почесывает подбородок Валентин Николаевич, — трал запросто потерять можно.