Карл, герцог
Шрифт:
В такие минуты стремительно дряхлеющему Филиппу становилось особенно грустно от того, что некая uncommon wisdom <неизреченная мудрость (англ.).>, воплощенная в умении узнавать в человеке нечто, не отраженное на его гербе, более того – скрываемое, но всё же, вероятно, открытое – осталась им не познана. Их нужно делать судьями, – решил Филипп, – ведь они сразу видят то, что обвинение должно доказывать, привлекая приватную переписку, свидетелей, проктологов. Что делает сейчас Карл? Клеит Изабеллу, чтобы все видели, какой он волокита, какой он жеребец? Да какая, в сущности, разница, что он делает? Если он желает видеть
В тот день Бернар был отозван со своего поста. «Теперь уже всё равно», – объяснил Бернару Филипп, а Бернар, который понял это так, что Карла уже не исправить, ответил: «Действительно».
20
Знать любит иногда переодеваться простолюдьем и уж, конечно, ей нравится казаться «проще». Отчасти поэтому в Шароле Изабелла настойчиво хаживала по окрестностям, которые назывались «природой». Её сегодняшняя прогулка старательно копировалась с её вчерашней и всё это вместе называлось «постоянством».
Спустя неделю она уже примелькалась работникам, купчихам и бродягам. Они даже знали её по имени. «Это Изабелла», – объяснял поденщик своему понятливому мулу и таким образом за прогуливающейся госпожой как бы закреплялись паспорт и подпись. Как-то раз Карлу пришло в голову составить ей компанию. «Это Изабелла, – доложила подслеповатому клошару его товарка, – а это, – добавила она, целя пальцем в насвистывающего Карла, – а это её хахаль.»
21
«Милая матушка!» – резво нацарапал Карл на девственном листе, но, не видя впереди шоссе, ударил по тормозам. Нужно написать ровно столько, чтобы подпись с длинношеим "Ш" («Граф Шароле, твой сын») пришлась как можно ближе к низу листа и ни в коем случае не к середине.
Он съехал вниз и подписался. Из тех же соображений туннели начинают рыть сразу с двух сторон. Чтобы означить объём работ. Подпись читалась так: «Я жив, здравствую и ещё не позабыл тебя, дорогая матушка». Всё остальное читалось так: «Мне жутко неловко посылать тебе чистый лист бумаги». В задумчивости Карл намалевал в верхнем правом углу розу, которая чудо как была похожа на паутину, у которой отрос когтистый стебель. А что? Весьма половозрелый намек. Можно понимать его как sub rosa, как «всё это конфиденциально», как «всё между нами». Цветок приблизил Карла к цели ещё на один дюйм.
В письме должны быть новости. Сен-Поль, Шиболет, Изабелла – вот всё, о чём можно было написать матушке, ибо она всё равно узнает (а быть может и уже узнала) об этом всенепременно из обычных куда более проворных источников. Изабелла, Шиболет, Сен-Поль – вот то, о чём лучше бы ей не знать вовсе. Естественной развязкой, которую сулит ему последнее письмо, будет, очевидно, свадьба. Присутствие похищенной невесты в Дижоне лишь конкретизирует детали. Какая разница – согласится Людовик или нет? «Сен-Поль бежал. Мы взяли Шиболет. Фаворитка Людовика по имени Изабелла в Дижоне. Ультиматум Людовику отослан. Ждем ответа. Вот события последних нескольких дней, о которых тебе, верно, и без меня уже всё известно.»
«Граф Шароле, твой сын», – перечитал Карл, добавил к этому «люблю» и опустил письмо в конверт.
Так прошло утро. Карл сочинял, Луи спал, Изабелла вышивала
22
Это был один из тех редчайших случаев, когда Людовик принял все условия полностью, сразу и без малейших колебаний. Более того – он принял их прежде, чем на письмо с бургундским ультиматумом опустилась Большая Печать.
Людовик был умен в той степени, когда это обоюдоострое качество ещё не может быть априорно отнесено в список достоинств, но уже действует в полную силу и оставляет повсюду следы своей демиургической работы.
Поэтому, как только с восточной границы отменный французский узун-кулак, обустроенный и настроенный ещё Карлом Седьмым, отцом Людовика, донес вести об уничтожении замка Шиболет и похищении Изабеллы, король понял всю тривиальную бургундскую одноходовку. Да, похитить мою пташку и потребовать за её жизнь и здоровье не тысячу тысяч золотых экю, не Овернь и Наварру, а вполне поценную вещицу – графа Сен-Поля, нашего свежего перебежчика. Заполучив же его в руки, устроить в Дижоне громкий образцово-показательный процесс по стандартам Салической правды, сорвать с его герба кубики командарма и казнить как гада, клеветника и свинью в обличье лисы.
Тотчас же Людовик отдал приказ арестовать Сен-Поля. Граф был взят под стражу – учтиво, но решительно. У дверей, на заднем дворе, на чердаке и в каждой комнате приобретенного им в Париже дома появились по два вооруженных до зубов шотландца. И пока Сен-Поль, которому причина ареста сообщена не была (а зачем, собственно?), обливаясь холодным потом, слушал заунывный вой волынок, Людовик с нетерпением ожидал бургундского ультиматума.
Нетерпение Людовика было столь велико, что едва ему сообщили о появлении на границе медлительной кавалькады бургундского посольства (имевшего полномочия войны и мира на случай категорического отказа короля, а потому весьма громоздкого), он выслал ему навстречу маршала Оливье и Сен-Поля под всё тем же шотландским конвоем.
Оливье, как недавний непосредственный спаситель графа от гнева бургундов, относился к Сен-Полю довольно тепло – как к найденышу, что ли. Поэтому, нарушая строжайшие запреты своего короля, он на второй день пути сообщил едущему рядом с ним Сен-Полю предысторию его внезапного ареста.
– Святые угодники! – Сен-Поль исторг мириады иронических флюидов. – И после этого Вы продолжаете называть своего короля умнейшим человеком? Да когда все узнают о том, что король Франции променял графа на свою содержанку по первому требованию, а, точнее, до первого требования бургундов, его подымут на смех даже в любвеобильной Флоренции. Его Величеству следовало бы объявить войну Бургундии и вернуть свою женщину силой меча!
Оливье скептически покосился на графа.
– По-моему, последний прецедент подобной доблести назывался Троянской войной.
Сен-Поль горько усмехнулся. Конечно, чего уж там, что правда то правда. И всё-таки такой скороспелой сговорчивости короля Сен-Поль никак не ожидал.
– Нет, это действительно странно, – сказал граф после минутного молчания. – Неужели эта Изабелла так хороша, что ради неё король Франции готов потерять лицо?
Если бы рядом с ним был не Сен-Поль, и если бы Сен-Поль не был обречен смерти, Оливье никогда не сказал бы то, что сказал.