Карл, герцог
Шрифт:
Побоища в лагере Пиччинино не видел – мешал Прыжок Тристана, а высовываться и торговать еблищем на потребу наблюдателям из Кастель-делла-Виларетта не хотелось. Вдруг кто-то из них спасется с обреченного острова? Тогда пиши пропало репутации.
Поэтому Пиччинино пришлось довольствоваться зрелищем родосского рейда.
У кого-то (Пиччинино был уверен, что не у Карла, потому что графа больше нет, увы; не должно быть, по крайней мере), скорее всего у старого хрыча Скарампо, разыгралось воображение, которое в данном случае было тождественно интуиции. В море ещё ничто не предвещало опасности, а на генуэзских галерах сыграли боевую тревогу, кулевринщики
– Джакопо, наши вернулись! – в спину Пиччинино стукнул маленький камешек.
Кондотьер вздрогнул от неожиданности и невиданного панибратства. Совсем распустились, сволочи! Думают, нейтралитет – это бардак. Нет, сейчас-то как раз надо держать ухо востро! Пиччинино поймал себя на том, что его внутренний голос стал голосом Карла, но это его не смутило.
Пиччинино резко обернулся. В левой руке он продолжал держать пивную баклагу, в правой появился арбалет. Но разборки «Кто?! Ты? Или ты? Может, повторишь?!» не последовало.
Пиччинино выронил баклагу, а затем и арбалет.
Насаженная на обломок пики длиной в сажень, на Пиччинино таращилась голова Карла, графа Шароле. Пику, гордо приосанясь, держал один из доверенных лучников Пиччинино, а ещё трое – усталые, но довольные – понимающе улыбались. «Ясное дело, Джакопо, от радости тоже может приключиться кондрашка», – вот о чём пели их масляные улыбки.
1. Мне следовало бы это сделать самому.
Я малодушная, ничтожная тварюка, эхидна, эмпуза, лилит, я прощу себе что угодно, но только не отказ от убийства, ведь теперь осталось лишь кусать во сне локти и думать об осиротевшей Европе, в которой больше не на кого смотреть, некого побеждать подлостью и коварством, было бы лучше выиграть проклятую битву при Тальякоццо и остаться на службе у сицилийского короля, чтобы никогда не встретиться с Карлом и никогда не сидеть здесь, глядя на посиневшие губы Карла, в его погасшие глаза, снова на губы, снова в глаза, в этом лабиринте можно остаться навечно.
Пиччинино смежил веки, но и теперь его зрачки продолжали перекатываться вверх-вниз, вверх-вниз, отыгрывая мнемомоторную фотографию мертвой головы Карла.
2. Что «это» мне следовало бы сделать?
Дело ведь здесь не в деньгах, что бы я не говорил до и после своим людям, Силезио, самому себе, Йыргылман-паше, вовсе не в этих огромных карманных солнцах, что греют лучше настоящего, дело в другом солнце, черном и рваном, красном и треугольном, свинцовом и ртутном. Если бы оно не билось во мне пойманной скорпеной, ядоточивое, всё в игольчатых воротниках и фальшивых карбункулах, я бы сегодня ночью приказал перебить янычар, я предал бы тех, кому предал Карла и Родос, а утром мы вдвоем – я и молодой граф – сделали бы «это» (одолели турок), мы стали бы первейшими героями Европы, а головой Йыргылман-паши сыграли в кегли.
Пиччинино открыл глаза. Перед ним была голова Карла, не Йыргылман-паши.
3. Стоило ли это делать?
Не стоило, хотя ты иначе не смог бы и не сумел бы. Ты сам хотел Карла в любом контексте принадлежности и наконец получил его. Вот он весь – ничего более значительного от него не осталось. Только губы и глаза.
Пиччинино снова закрыл глаза, но поджать губы не смог – челюсть по-прежнему безвольно болталась на пределе сухожилий.
4. Может ли от радости приключиться кондрашка?
Нет, от радости не может.
С Пиччинино случился припадок. Подходящей палки под рукой не было и, чтобы кондотьер не откусил себе
Турецкие корабли числом восемьдесят один летели к Родосу быстрее ветра, о чём свидетельствовали паруса, выгнутые против направления движения. Эту несообразность из генуэзцев мало кто заметил, а из заметивших никто не спасся.
Когда авангард неприятельской колонны вошел в зону действительного огня, Скарампо скомандовал «Пли!». Свинцово-каменно-чугунный град изрешетил ближайшие паруса и уложил наповал четырех турок. Также наблюдались откол щепы, обтрус позолоты и обвал рей.
Корабли турок огнем на огонь не отвечали, казались почти безлюдными и продолжали лететь вперед с самоубийственной отвагой. Генуэзцы изготовились к абордажному бою.
– Огонь! – визжал Скарампо.
Следующие залпы – со второго по пятый – подожгли пару парусников и те, сцепившись горящим такелажем, закружились-затанцевали на месте, как трескучее колесо-шутиха. Остальные приближались – очень и очень быстро.
Шестой залп изрешетил турецкие корабли в упор. И вот тогда Скарампо наконец заметил, что вода вокруг турецких кораблей, а теперь и вокруг его родимых галер, залита черной маслянистой пакостью. И притом щупальца неведомого колдовства проникают в гавань всё глубже – к стоянкам транспортных кораблей.
За сплошной стеной привалившихся к генуэзским галерам камикадзе взорвались два танцующих корабля, набитые порохом, как и многие из их собратьев. Тотчас же огонь перебросился на воду и заревел повсюду.
Предоставив добивать янычаров португальцам, паладины выстроились полумесяцем в центре гавани. Смотреть на охваченный пламенем флот, который доставил их сюда и без которого было невозможно вернуться домой, было страшно. Но ещё страшнее были галеасы турок, которые входили в гавань двумя кильватерными колоннами – черные левиафаны, окутанные паром, огражденные от огня сурами Корана и морской водой, что струилась по крутым бортам кораблей трудами греческих невольников.
Если бы не молитвы Жермона д’Авье, несгибаемая воля тишайшего д’Эмбекура, угрозы Гуго Плантагенета и уговоры де Монтегю, войско крестоносцев прекратило бы своё существование, рассыпавшись стадом насмерть перепуганных баранов.
Йыргылман-паша вглядывался в ряды крестоносцев и не мог понять, отчего это скопище высокородных извращенцев, городского сброда и сельских алкоголиков остается на месте, сомкнув щиты и развернув знамена. Отчего, ведь их корабли сожжены, с ними больше нет кондотьеров, а от Прыжка Тристана просигналили: «Бургунд мертв»? Или, может, брешут языкатые язычники? (Все, кто почитают Святую Троицу, да ещё и Богоматерь, были для подкованного в богословии Йыргылман-паши, натурально, язычниками.)
Он ещё раз внимательно вгляделся в крестоносный строй. Бургунды стояли в самом центре и выделялись на фоне прочих свежайшей позолотой щитов и унифицированной экипировкой пехотинцев. Да, их предводитель нашел сегодня свою смерть, это однозначно, иначе откуда бы взялись на рыцарских копьях черные ленточки, а на всех щитах – надпись «Charles», жирно выведенная сажей?
Перегруженный людьми и припасами корабль Йыргылман-паши резко остановился. Днище плотоядно хрустнуло. До берега оставалось около полусотни саженей. Остальные галеасы, один за другим, налетали вслед за флагманом на подводную каменную гряду, обустроенную некогда обстоятельными госпитальерами.