Карл, герцог
Шрифт:
Сохраняя видимость спокойствия и бодрости духа, я привел корабли на Родос. Здесь, кстати, представь, когда-то стояло каменное изваяние древнего царя, столь огромное, что одна его нога покоилась на острове, а другая уже в Азии. Но до наших дней от него осталась одна ступня, да и та подозрительно маленькая и, честно говоря, на ступню не похожая. Около неё мы с португальцами разбили лагерь, дальше по берегу стали генуэзские моряки и кондотьеры Пиччинино, чуть выше, на холмах – англичане, а австрийцы Ульриха фон Гогенгейма ещё в Кандии повернули назад, ссылаясь
Неделю мы провели в военных советах. На восьмой день я наконец решился оставить своих людей попечению д’Эмбекура и принял приглашение «ихнего грохмастера» осмотреть замок Кастель-делла-Виларетта. Прежде, чем незаметно покинуть лагерь, я оставил вместо себя итальянца из ящика.
Кстати, до последнего момента я сам не знал, за каким дьяволом мне этот итальянец, но Провидение (зачеркнуто) моя воля вела меня, как ты увидишь, в верном направлении. (Частокол стрел и восемь улыбчивых солнц – примитивные, но узнаваемые.)
Мой двойник, да ещё одетый в мое платье, был вылитый я. Всем было велено меня не тревожить – я измышляю диспозицию осады Константинополя. Луи и вправду дал итальянцу лист бумаги, карандаши и следил, чтобы тот не вздумал ухмыляться. (Несколько вложенных кружков и хаос квадратиков.)
Прости, что утомляю тебя такими подробностями, но если тебе наскучило мое повествование, ты можешь пройтись по саду или расчесать волосы, которые как река, а я сижу в опостылевшей крепости и мне больше нечего делать, кроме как отдаваться письму.
Пока я был обречен выслушивать хроники ордена, люди Пиччинино застрелили подставного графа Шароле, отрубили ему голову (самое ценное в графе Шароле – голова, не так ли?), а к нам в лагерь пропустили сквозь свои посты диверсионный отряд янычар.
Таким образом, Пиччинино – архиблудилище, я других слов не знаю.
Потом высадились основные силы турок во главе с Мегметом.
Наши дрались как львы, я даже не ожидал. Но крайний случай, конечно, наступил. Турки раздробили наш строй и прорвались к воротам. И вот тогда появился я во главе сотни швейцарцев и горстки тертых-катаных госпитальеров. Мне посчастливилось зарубить самого Мегмета, представляешь? Султан, кстати, сильно растолстел по сравнению со своим портретом десятилетней давности.
Наших гибель Мегмета воодушевила безмерно. Я своими глазами видел, как израненный португалец поднялся вдруг в полный рост и убил нескольких турков крестным знамением. Но несмотря на эту и прочие наши доблести, янычары не дрогнули. Они закрепились в нашей родной части лагеря вокруг Стопы Колосса и сомкнули ряды для новой атаки. Янычаров было всё ещё очень много. Уверен – их натиска нам было бы не сдержать.
Вечерело. Мы все приготовились к смерти. Отойти в крепость значило бы для нас оставить туркам на поле боя воинскую доблесть, запасы продовольствия и пушки. Без всего этого мы не продержались бы в крепости и недели.
И тут случилось необъяснимое. В тылу у турок раздались переливы итальянских рожков и разгорелся шум битвы.
Милая Соль! Пиччинино – это воплощенный хаос! Утром по его указке граф Шароле был убит, а вечером его вмешательство спасло графа Шароле от верной гибели.
Вместе с кондотьерами мы истребили турок буквально до последнего человека. В плен попали только двести тяжелораненых. За ними как за родными ходят госпитальеры – янычары всегда выкупают своих едва ли не по весу золота. Турки, как и бургунды – очень рентабельные пленники.
После избиения янычаров кондотьеры растворились в сумерках. Разумеется, мы даже не пытались их преследовать. Пиччинино идиот, в тот день я был готов простить ему многое.
Трофеи довольно скудные. В наших рядах не осталось и восьмисот боеспособных воинов. Избавиться от огромных гор трупов оказалось делом непростым и в итоге мы сожгли турок вместе с останками их кораблей. Оставили только дюжину самых больших галеасов, чтоб иметь возможность отсюда уплыть.
Но корабли надо ремонтировать, Соль, они все в ужасном состоянии – ни мачт, ни оснастки, в трюмах вода и дохлые турки! В любую минуту могут нагрянуть янычары. Волнуюсь – вдруг наша чудесная победа обернется вполне закономерным поражением? Да что там! Достаточно кондотьерам задаться такой целью – и они перебьют нас без особых затруднений. Впрочем, от этих ни слуху, ни духу.
Жара, как у нас в июле, и полное безветрие. Слышно как потрескивает черепица на крышах. Женщин здесь нет, но, соберись на Родосе хоть все красавицы мира, им не поколебать моей верности тебе. Карл."
Родосская гавань напоминала жерло вулкана Кракатау после хрестоматийного взрыва одна тысяча восемьсот восемьдесят третьего года. Насколько хватало глаз, вдоль кромки воды тянулись грязно-серые заносы. В них смешалось все: пепел, головешки, кости, крест и полумесяц.
Вдоль берега уже десятый день ходил наряд госпитальеров. Они собирали интересные предметы и крупные останки. Море день за днем выплевывало всё новые тела, костяки, конечности. Останки требовалось придать погребению, а интересными предметами пополнить казну ордена. Карл вежливо отказался от бургундской доли в этой сомнительной добыче, хотя умом понимал: ничего такого здесь нет и если из воды возникает бочонок с корицей, так Бургундия имеет право на свои законные два бушеля. Но – отказался.
В последнюю неделю Карл старался не дышать. Ему казалось, что Родос теперь будет смердеть жженым мясом до весны. Жермон д’Авье смотрел на вещи проще.
– Оставьте, монсеньор. Один хороший ливень, один шторм – и Родос засияет как новая монетка.
– И когда же ливень? – спросил Карл, тревожно вглядываясь в чистый, сине-синий горизонт.
Ему всё время мерещилось подозрительное движение на северном краю обозримого окияна. Неужели смерть султана (ну пусть не султана, а беглербека – тоже шишка ого-го) им сойдет с рук? Неужели турки дадут паладинам время отремонтировать трофейные корабли и убраться отсюда восвояси?