Карл, герцог
Шрифт:
И вот – бардак. Три сотни английских лучников, служивших у графа Шароле, открыли стрельбу из хвоста колонны, через головы своих же, надеясь на силу стократно хваленых тисовых луков. Но то ли воздух был влажноват, то ли недооценили встречный ветер, только стрелы, следуя красивым баллистическим траекториям, которые хрен просчитаешь, посыпались на первые ряды, в которых ехали рыцари и конные арбалетчики. Те, подпертые собственной пехотой сзади, под натиском льежских копьеносцев и под градом стрел запаниковали. Ржание, матерщина, редкий перезвон оружия – Коммин попал в такую
Так получилось, что рядом с Коммином ехал д’Эмбекур-старший, оставленный Филиппом присматривать за графом Шароле – чтобы тот ненароком не набедокурил в Динане. Д’Эмбекур, в плече которого уже торчала одна стрела, повернулся к Коммину и заорал: «Надо спешиться, здесь кони не подмога! Вы можете стать на мое седло у меня за спиной и подняться во весь рост?» «Могу, но зачем, монсеньор?» «Затем, что иначе Вас никто не заметит и не услышит. Отдайте приказ от лица графа Шароле, чтобы все спешились, а не то ещё минута – и кони вконец взбесятся.» «А где же сам граф?» «Да что поймешь в таком аду? Может и сгинул уже.»
Очень было страшно стоять, придерживаясь за плечи раненого д’Эмбекура, возвышаясь надо всеми в качестве превосходной мишени, и за неимением лучшего размахивать шляпой с фазаньим пером. Если бы не авторитет бывалого капитана, перед которым Коммину очень не хотелось сказаться сопляком, он никогда не отважился бы на подобную авантюру. Ну да ладно, пронесло.
Распоряжениям Коммина, в которые д’Эмбекур тоже по мере сил вносил свою скромную лепту, кавалеристы, как ни странно, вняли и спешились. Ещё полчаса неразберихи – и льежская свора, подвывая, откатилась назад. А на рассвете оказалось, что Ги де Бриме, сир де Эмбекур, скончался от потери крови.
6
После того боя льежское ополчение перестало существовать. Копьеносцы заныкали пики по схронам и вновь превратились в мирных булочников и сукновальщиков, а немногочисленные наемники собрали своё жалованье натурой по окрестным фольваркам и растаяли как дым.
Спустя три дня бургунды уже стояли под стенами города-бунтаря и диктовали смутьянам свои жестокие условия. В Льеже поначалу телились – открывать-не открывать – но потом местный архиепископ выступил в ратуше и все сошлись на том, что против Божьего промысла не попрешь. Льежские ворота растворились перед победителями и здесь Карл собрался взяться за порядок круто, потому что в свете войны с Людовиком его совершенно не устраивала ветренность и переменчивость Фландрии.
Наводить порядок – куда сложнее, чем разводить кровавый беспорядок во имя упомянутого порядка. Карл это понял сразу же, как только решил наказать зачинщиков мятежа по всей строгости, но и справедливости закона. На любом дознании выходило, что либо все невинны, как агнцы, а войною против Карла выступали стихиалии Бирнамского леса, либо уж сожжению подлежит весь город (кстати, зажиточный и живописный), потому что среди членов городского совета и цеховых старшин даже не очень внимательный Карл узнал в лицо больше десяти кулевринщиков с той проклятой дороги.
Ещё меньше определенности
– Видите ли, сир, – заметил духовный пастырь, похожий на освоившего прямохождение, богословие и человеческую речь сенбернара, – я принял эту епархию не так давно. Пять лет назад. Знаете, как она мне досталась?
У Карла промелькнули в голове не самые почтительные мысли о взятках в папской курии, непотизме и симонии, но он, конечно, сказал: «Не знаю».
– Эта должность считалась прочно занятой ещё лет на пятнадцать, потому что тогдашний архиепископ был персоной уважаемой и в папской курии, и в Сорбонне. К тому же, он никогда не болел. Вакансия открылась слишком неожиданно и Ваш отец, с которым мы когда-то случайно встречались близ монастыря святой Хродехильды, порекомендовал на эту должность меня. А неожиданно она открылась потому, что мой предшественник был средь бела дня разодран льежцами буквально в клочья. Когда убийцы перебрасывались его останками, они балагурили на предмет того, что «Авель также принес от первородных стада своего и от тука их.» Надо сказать, мой предшественник был весьма тучен.
– Скоты, – выдавил Карл.
– Скоты, – согласился архиепископ. – Но самое интересное началось, когда Ваш отец прислал солдат и меня в качестве главного следователя. Оказалось, погибший был человеком интересным. Я уже не говорю о бессчетных доносах на горожан, направляемых в Святейшее Обвинение, и об удвоенной десятине, но ещё архиепископ держал собственную тюрьму и там, скажем так, весьма превратным образом воплощал своё религиозное рвение. Его убийцами оказались преимущественно мужья и братья тех «ведьм», которые…
– Я понимаю, – поспешил кивнуть Карл. Ясности от разговора с архиепископом отнюдь не прибавлялось, а двусмысленностей граф Шароле интуитивно чурался. – Но и Вы поймите, что любое преступление, даже оправданное, нуждается в наказании.
– А я не спорю, – пожал плечами архиепископ. – В уголовном смысле я оправдал всех смутьянов через древние салические уложения, а потом обвинил в чудовищном надругательстве над священным словом и телом убитого. Я повесил всех до единого. Хотя бы уже потому, что не хочу разделить судьбу своего предшественника.
Странно, но признание собеседника, несмотря на привнесение полнейшей ясности, Карла не обрадовало и не вдохновило. Не удивительно, что отец никогда не делился с Карлом подробностями предыдущей фландрской смуты.
7
В конце концов Карл просто отказался от ответственности, благо на то были вполне уважительные причины.
– Ну вот что, Филипп. Сегодня были плохие вести из Брюсселя. Отец при смерти. Я должен ехать. Я оставляю с тобой солдат и даю тебе лично тысячу экю. Единственный человек, который достоин в этом городе доверия – архиепископ. За капитана с тобой будет младший д’Эмбекур, но на него пока надежды мало, убивается по отцу. Будешь здесь моим наместником со всеми судебными полномочиями. Потом я тебя отзову.