Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Тем временем друг Маркса, Эрнест Джонс, выступал в качестве адвоката арестованных зачинщиков. Из 26 задержанных пятеро были признаны виновными, им предъявили обвинение в убийстве. Приговор никого не удивил: пять обвинительных вердиктов, пять смертных приговоров, каждый из которых был встречен криками «Господи, помилуй ваши души!» и «Боже, спаси Ирландию» {24}. Тем не менее, вскоре один из приговоренных был помилован, поскольку открылось, что против него были даны ложные показания; дело остальных — поскольку и они были объявлены жертвами нечистоплотного расследования — получило широкую огласку в обществе, среди ирландцев, среди оппозиционных организаций и даже в официальной прессе {25}. Маркс пытался подключить к протесту членов Интернационала, призывая выступить в поддержку фениев и говоря:
«Не говоря уж о международном правосудии, это событие является предпосылкой освобождения английского рабочего класса, изменения и превращения насильственно навязанного союза — читай, порабощения Ирландии в равную и свободную конфедерацию, если это возможно, или в полную независимость — если это потребуется». {26}
21 ноября 25 тысяч человек собрались в Лондоне, чтобы передать королеве прошение о помиловании. Однако два дня спустя трое фениев были казнены {27}. Этот исход тоже мало кого удивил. Во время казни улицы ирландских районов Манчестера опустели, зато храмы были полны: католики-ирландцы служили заупокойную мессу по повешенным {28}.
Чарльз Стюарт Парнелл, представитель ирландского графства Уиклоу в британском парламенте, вызвал бурю негодования в Палате общин, заявив, что никогда не поверит, будто казненные были убийцами. Для депутатов-англичан это заявление было ересью, однако ирландцы от Сохо до Бостона аплодировали бесстрашию Парнелла в «доме врага» {29}.
Энгельс заявил, что англичане подарили ирландцам единственное, чего до сих пор не хватало их ярости — мучеников — и что теперь о событиях в Манчестере «будут петь над колыбелями всех ирландских детей в Ирландии, Англии и Америке: ирландские женщины позаботятся об этом». {30} Эта колыбельная станет одновременно и плачем, и боевым кличем.
В декабре волна насилия «по-ирландски» докатилась и до Лондона, когда была предпринята очередная попытка освободить арестованных ирландцев — на этот раз при помощи взрывчатки, заложенной под стенами тюрьмы предварительного заключения Клеркенуэлл. Взрыв не повредил тюрьме, но уничтожил несколько соседних домов; погибло 12 человек, более сотни было ранено. Нападение повергло Лондон в панику, более 150 тысяч человек стали добровольными констеблями, чтобы защитить город. Если события в Манчестере и вызвали сочувствие части англичан, то лондонский взрыв уничтожил его начисто {31}. Энгельс объявил взрыв делом рук нескольких фанатиков, которые уверены, будто смогут освободить Ирландию, поджигая лондонские магазины {32}.
Между тем, Женнихен хранила верность не только идеям, но и методам фениев. Она носила траур в память «Манчестерских мучеников» и католический крест на зеленой ленте {33} — она выиграла его год назад в лотерею. Применение насилия она приветствовала, сказав по этому поводу: «Греческий огонь и несколько выстрелов очень помогают делу, если их применить в нужный момент!» {34} Женнихен полностью посвятила себя ирландскому вопросу и теперь занялась судьбой ирландцев, сидящих в английской тюрьме. Хотя они и считались политзаключенными, по свидетельству многих, у них было меньше прав, чем у воров и убийц. Энгельс послал Женнихен статью о суде над молодой женщиной, которую приговорили к 5 годам каторги за то, что она стреляла в полицейского, охранявшего свидетеля по делу фениев {35}. Трудно сказать, зачем он это сделал: то ли зная, как она интересуется этим вопросом, то ли потому, что боялся, не натворила бы она чего-то подобного.
Посреди всей этой политической лихорадки и литературного бездействия Лаура и Лафарг решили назначить день свадьбы. Ждать два года, как первоначально рекомендовал Маркс, не было никаких оснований. Лафарг уже практически стал членом семьи и был посвящен во все секреты — разумеется, кроме финансовых. Пара решила пожениться в апреле 1868 года, но если им это решение далось легко, для Женни и Маркса оно создавало массу проблем.
Маркс обратился к Эрнесту Джонсу, только что закончившему работу на процессе фениев, за советом — каким образом Лаура и Лафарг могут заключить в Лондоне гражданский брак. Свадьбу должны были играть в Париже, но Марксу пришлось бы для этого въехать во Францию легально, а это «может привлечь слишком пристальное внимание полиции» (его последний запрет на въезд во Францию никто не отменял, а французское правительство начало охотиться за членами Интернационала, отчасти и из-за поддержки фениев).
Со своей стороны, Женни хотела быть уверенной, что заключение брака в Лондоне пройдет тихо и спокойно, поскольку не желала, чтобы английские знакомые сплетничали и судачили, почему церемония проходит не в храме {36}.
Возможно, Джонс даже обрадовался такому мирному житейскому вопросу, потому что Маркс получил ответ в течение 2 дней: гражданский (нецерковный) брак заключается в офисе регистрационной палаты любого района города, в присутствии двух свидетелей, заявление о бракосочетании должно быть подано за две недели. Что касается тревоги Женни, Энгельс посоветовал ей «сказать этим мещанам-соседям, что подобная форма бракосочетания выбрана из-за разного исповедания молодых: Лаура — протестантка, а Поль — католик». {37}
Во Франции свадебными приготовлениями занимался отец Поля, Франсуа — он же и подал официальное заявление, после чего была оглашена дата свадьбы: 1 апреля 1868 года. По плану Лафарга-старшего, медовый месяц молодые должны были провести в Париже, после чего вернуться в Лондон, где Поль закончит обучение, затем снова приедет во Францию для сдачи экзаменов, и после этого молодые поселятся в доме Лафаргов в Новом Орлеане {38}.
Однако Маркс и Женни пока воздерживались от официального объявления. Как чаще всего и бывало — по причине отсутствия денег: у них не было достаточной суммы ни на приданое Лауре (обычно была принята сумма в 20 фунтов {39}), ни на оплату самого торжества. Маркс писал Энгельсу: «Нельзя же отправить ее в самостоятельную жизнь нищей!» {40}
В полном отчаянии он написал своим родным в Голландию, прося о помощи, но его дядя к тому времени уже умер, а двоюродные братья не собирались предоставлять Марксу средства, как делал их отец: они ответили молчанием {41}.
Карман Маркса был пуст, и он попросил Лауру и Лафарга перенести свадьбу на 8 апреля, пока он не соберет денег. Он рассказал Кугельманну, что за предыдущие 4 месяца потратил слишком много на врачей и лекарства, оформление документов и переписку с Америкой для работы над вторым томом — и теперь у него нет денег на свадьбу Лауры.
Кугельманн правильно расслышал эту неуклюжую мольбу о помощи и послал Марксу 15 фунтов {42}. Энгельс дал еще 40, и теперь у Маркса было достаточно средств, чтобы должным образом выдать свою дочь замуж. Но тут же возникло новое препятствие: Энгельс не мог быть на свадьбе 8 числа, это был рабочий день {43}. Его отсутствие было неприемлемо абсолютно для всех: Лафарг хотел, чтобы он был свидетелем вместе с Марксом. Лафарг писал Энгельсу: «Уж не знаю, зачем, но чтобы придать документу о нашем браке достоверность, нужны два свидетеля. И хотя вы далеки от обладания всеми моральными качествами, присущими добропорядочному и респектабельному буржуа, на свете нет человека, которого я хотел бы видеть больше, чем вас, рядом с собой во время этой пугающей церемонии». {44} Лаура тоже умоляла Энгельса приехать, говоря, что она будет «вся, как на иголках» {45}. Наконец, Маркс настоял, чтобы дату опять перенесли с учетом возможностей Энгельса. Лаура должна была выйти за Лафарга 2 апреля.