Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Тусси пишет, что супруги издеваются над ним, заставляя чувствовать себя стариком и постоянно напоминая ему, что он больше не может работать, как раньше. Ее приводит в ужас мысль о том, что Фрайбергеры могут стать единственными литературными душеприказчиками Маркса, и она вспоминает слова Бебеля о том, что бумаги должны попасть в нужные руки. «Я должна знать, в чьи именно руки! Посторонние должны знать, что это, в конце концов, наше дело и больше ничье!» {44}
Лаура не ответила на письмо, отчего Тусси окончательно обезумела. В конце ноября она написала еще раз, на этот раз вместе с Эвелингом (который довел ее до новой стадии паранойи). Тусси заявила, что если Фрайбергеры
Если бы Тусси взяла на себя труд поговорить с Энгельсом, то ее страхи, возможно, развеялись бы. В завещании было указано, что она должна получить все работы и письма своего отца {46}. Но никто не знает — успокоило бы это ее, или нет; казалось, Тусси лишилась рассудка.
Эта сильная женщина, смело противостоявшая грубиянам-штрейк-брехерам, участвовавшая в самых горячих политических диспутах, бесстрашно входившая в самые дьявольские трущобы Ист-Энда — потеряла способность и возможность общаться с человеком, которого знала всю свою жизнь, и который всегда действовал в ее интересах. Со своей стороны, Энгельс до такой степени не догадывался о ее страхах, что, узнав, немедленно собрался сообщить Лауре: разумеется, вся переписка и все рукописи Маркса принадлежат ей и Тусси. Иначе и быть не могло {47}.
Эвелинг уже заговаривал о наследстве с Энгельсом, показав ему письмо Лауры к Тусси. Тусси с ними не было, но Фрайбергеры присутствовали, и Эвелинг пишет, что Фрайбергер отвел Энгельса в сторону, чтобы обсудить этот вопрос с ним наедине. Что сказал Энгельсу Фрайбергер — неизвестно, однако, по словам Эвелинга, выслушав его, Энгельс вернулся в ярости, жилы набухли у него на шее, он кричал, что дочерей Маркса втянули в заговор, — но отказывался объяснить, в какой именно. Он был в бешенстве, потому что Лаура и Тусси не доверяли ему. Эвелинг, разумеется, просил не винить его ни в чем, поскольку он является только посланником {48}.
Ранее Энгельс написал письмо «моим дорогим девочкам», описав свои решения насчет книг, принадлежавших ему и Марксу, а также те распоряжения, которые он сделал для того, чтобы не только они, но и дети Женнихен получили свою часть наследства. Письмо было теплым и нежным; оно ясно показывало, что этот человек, всю свою жизнь заботившийся о семье Маркса, собирается сделать это и после своей смерти {49}. Гнев Энгельса на страхи Тусси отражал, вероятно, его опасения, что все вокруг только и ждут его смерти. Это было невыносимо для его гордости и вдвойне возмутительно — поскольку сам он был еще лучше осведомлен о собственном состоянии.
Ему нужно было завершить работу всей своей жизни — двух жизней, своей и Маркса! — и он был реалистом. Он знал, что ему уже не хватит времени сделать даже часть этой работы…
51. Лондон, 1895
У этого сурового бойца и строгого мыслителя в груди билось нежное и любящее сердце.
Зима 1895 года выдалась одной из самых холодных в истории Лондона. Морозы стояли с января по март, и земля потрескалась от холода; северо-восточный ветер буквально рвал кожу на лицах {2}. Замерзли водопровод и река, в некоторых районах начались перебои с доставкой продуктов и товаров. Энгельс писал Кугельманну, что город словно вернулся в эру варварства. Впрочем, самого Энгельса погода устраивала. Она напоминала ему о Пруссии — и он чувствовал себя на 20 лет моложе {3}. Сидя в теплом доме перед пылающим камином, он вел активную переписку с товарищами по партии и делал наброски к будущей биографии Маркса. Внимание Энгельса было также обращено на Россию. Он много переписывался с товарищами в Санкт-Петербурге и с ссыльными революционерами в Швейцарии, а к нему домой постоянно приезжали молодые русские — в основном анархисты.
Один из них, известный как Степняк, бежал из России после убийства среди бела дня в Санкт-Петербурге некоего генерал-адъютанта, в 1878 году {4}. Степняк был улыбчивым человеком с тихой и правильной речью — и все же он олицетворял собой ужас радикализма: Степняк искренне полагал, что если людей убивают по политическим мотивам, их соратники должны отвечать тем же {5}.
Другим постоянным гостем Энгельса был Георгий Плеханов, которого Тусси считала своим другом, и который основал первую русскую марксистскую партию. Тусси переводила его «Анархизм и социализм», это была его первая английская публикация {6}.
Однако основным русским корреспондентом Энгельса был Николай Даниельсон. В своих письмах, иногда используя специальный шифр, он сообщал Энгельсу о положении в России, в частности, о голоде в деревне, об индустриализации городов, о том, что значительно повысило недовольство масс. Идеи Маркса активно впитывались молодыми людьми, которые хотели покончить с царизмом, однако не знали, как должна выглядеть альтернатива и как ее добиться. На русского царя было совершено уже несколько покушений, одна из таких попыток в 1887 году привела к казни заговорщиков, среди которых был Александр Ульянов, брат Владимира Ильича Ульянова, которого в будущем все узнают как Владимира Ленина {7}.
В 1894 году умер царь Александр III, и на престол вступил его сын, Николай II. Новый царь попытался модернизировать экономику, однако все закончилось очередной волной политических репрессий {8}. Энгельс писал: «Малыш Николай сослужил нам хорошую службу, сделав революцию абсолютно неизбежной» {9}.
Он писал Даниельсону:
«Капиталистическое производство работает на свой собственный крах, и будьте уверены, то же произойдет и в России… Во всяком случае, я уверен, что консерваторы, которые и ввели капитализм в России, в один прекрасный день будут страшно удивлены результатами своих действий» {10}.
В том же году Владимир Ульянов (Лениным он станет в 1901 году) вступил в марксистский кружок в Санкт-Петербурге. В 1895 он покинул Россию, чтобы посетить Плеханова и других коллег в Западной Европе (удивительно, но он был одним из очень немногих русских революционеров, кто так и не появился в доме Энгельса) {11}. В Париже он встретился с Лафаргом, и француз был поражен, что этот русский не только читал труды Маркса, но и понимал их. Он рассказал Ульянову, что во Франции, несмотря на 20-летнюю пропаганду и агитацию, никто так до сих пор и не оценил работ тестя Лафарга {12}.
В мае Энгельс признался Лауре, что у него сильные боли в шее, которые сводят его с ума. «Дело вот в чем. Некоторое время назад у меня на шее с правой стороны образовалась шишка, которая через некоторое время разрослась и проникла по какой-то причине в гланды и прочие железы». Он хотел уехать в Истбурн, возможно, надеясь — хотя и не веря до конца — что морской воздух улучшит его состояние. Фрайбергеры собирались сопровождать его, Энгельс настаивал, чтобы Лаура, Лафарг, Тусси и Эвелинг тоже присоединились к поездке {13}.