Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
В ассоциации Коллисона состояли те, кто не входил в профсоюзы, и их часто нанимали в качестве штрейкбрехеров, чтобы прекратить забастовки, но из уважения к Тусси он пообещал, что его рабочие не выступят против бастующих инженеров {13}. В этот период Коллисон встречал ее на Ченсери-лейн, где она хранила некоторые бумаги отца. «Честно говоря, я думаю, она уже тогда была мертва. Умерло ее сердце, все ее женские мечты и надежды. Я мало говорил, пока мы стояли на ветру, в сгущающихся сумерках… в тот момент я заметил увядшую красоту ее лица и безнадежный взгляд; горе прочертило резкие складки возле ее губ. Она немного нервничала. На ней был какой-то мех, или боа, или шарф, и она нервно теребила его концы» {14}.
В январе, несмотря на полученную материальную поддержку из-за границы, инженеры сдались и прекратили забастовку, ничего не добившись {15}. Это был последний профессиональный, партийный бой Тусси: все остальные бои шли на личном фронте.
Теперь все ее мысли сосредоточились на Эвелинге, у которого помимо абсцесса обнаружилась мокрота в легких и пневмония. Тусси писала Лауре, что он превратился в скелет, и врачи считают, что холода станут для него фатальными. Она хотела, чтобы он уехал к морю, на солнце и свежий воздух, но не могла позволить себе поехать с ним — расходы на врачей после их возвращения из Франции съели почти все сбережения {16}. Бернард Шоу писал, что Эвелинг решил снова прибегнуть к своему старому трюку, занимая деньги и не собираясь их отдавать. Однако слишком многие уже обожглись на этом — и он не получал ничего, кроме вежливого пожимания плечами {17}.
13 января Эвелинг уехал на побережье, и Тусси сразу же написала Фредди:
«Иногда я чувствую то же, что и ты, Фредди — что ничего у нас уже не наладится. Я имею в виду нас с тобой. Разумеется, бедная Женни была несчастна, и Лаура потеряла своих детей. Но Женни была рада умереть, и хотя это печально для ее детей, иногда я думаю, что все получилось к лучшему. Я бы не хотела, чтобы Женни прожила такую жизнь, которую я веду сейчас» {18}.
Эвелинг вернулся, но здоровье его существенно не улучшилось. Он часто ездил в Лондон к врачу, но не позволял Тусси сопровождать его (без сомнения, он использовал эти поездки, чтобы увидеться с Евой). Тусси с ума сходила от беспокойства — за его здоровье и за их финансы. Он писала Натали Либкнехт: «Иногда я просто не знаю, как смогу это выдержать!» {19}
Она подружилась с социалисткой Эдит Ланкастер, которую семья отправила в психиатрическую клинику за то, что Эдит опозорила их, вступив во внебрачную связь с мужчиной {20}. В 1898 году в письме к Эдит Тусси размышляет: «Я часто задаюсь вопросом, почему на чью-то долю выпадают такие страшные страдания. Конечно, я не говорю этого моему бедному Эдварду, но часто думаю, что всему этому лучше бы поскорее закончиться. У меня нет даже малышей, как у тебя» {21}.
В феврале ситуация ухудшилась. Врачи решили, что Эвелингу необходима операция по удалению абсцесса, без которой выздоровление было невозможно. Важность операции под сомнение не ставилась, но Тусси была в ужасе от ее стоимости и смутно чувствовала, что с Эвелингом еще что-то не так. Она призналась Фредди, что уверена: Эвелинг что-то скрывает от нее. «Я знаю, это ужасно эгоистично с моей стороны, но, дорогой Фредди, ты мой единственный друг, с кем я могу быть полностью откровенна…. Ты знаешь, о чем я, и я скажу тебе то, чего не скажу никому больше» {22}.
Тусси хотела, чтобы Фредди пришел к ней домой, но он отказался: он не переносил Эвелинга. Она понимала его чувства, но писала:
«Есть люди, у которых попросту отсутствует нравственное чувство — как у других отсутствует слух или зрение. И я начинаю понимать, что упрекать их в этом бессмысленно, как бессмысленно упрекать в недуге. Мы должны пытаться излечить их, а если излечить невозможно — то хотя бы сделать все, что в наших силах. Я научилась понимать это, пройдя через долгие страдания, и потому стремлюсь вынести все испытания, насколько смогу» {23}.
Два дня спустя она пишет: «Есть французская поговорка «Понять — значит, простить». Страдания научили меня понимать — и потому мне больше нет нужды прощать. Я могу только любить» {24}.
Эвелинг лег в университетский госпиталь 8 февраля, а уже на следующий день ему сделали операцию. Тусси сняла комнату рядом с госпиталем, чтобы днем и ночью быть поблизости {25}. Через 9 дней его выписали и рекомендовали отправиться в Маргейт, к морю, для полного восстановления. Это были траты, которые Тусси не могла себе позволить — но и отказаться от них тоже не могла. На этот раз она поехала с ним {26}.
По письмам того периода ее корреспонденты могли подумать, что Тусси вновь стала той же энергичной женщиной, которой всегда была — она обсуждает политику, партийные дела, историю рабочего движения, собственную работу. Однако в письмах близким друзьям, особенно Фредди и Натали Либкнехт, она выплескивает все свое отчаяние {27}. 1 марта она пишет сводному брату:
«Дорогой, дорогой Фредди! Пожалуйста, не считай мое молчание нежеланием писать или ленью. Беда в том, что я совершенно опустошена, и у меня просто нет сил писать…. Это тяжкое время, я боюсь, что надежды осталось совсем мало, а боль и страдания велики… Я готова уйти и сделаю это с радостью. Но пока он нуждается в моей помощи, мне нужно остаться. Единственное, что спасало меня — это дружба, поддерживавшая меня все это время. Не могу передать, как добры были ко мне разные люди. Почему — я действительно не знаю» {28}.
Тусси и Эвелинг вернулись в Лондон 27 марта.
Четыре дня спустя Тусси покончила с собой {29}.
Ее гибель была результатом страшного перенапряжения и отчаяния. Однако единственной причиной самоубийства, скорее всего, послужило письмо, которое она получила утром 31 марта. Один из товарищей по партии сообщил, что получил сведения, «выставляющие в очень плохом свете известную персону» — без сомнения, речь идет об Эвелинге — и скорее всего, из этого письма Тусси узнала о том, что Эвелинг женился на Еве {30}.
На допросе у коронера Эвелинг показал, что в то утро они не ссорились, горничная тоже не упоминала о ссоре {31}. Вполне могло быть и так — в слезах и гневе больше не было нужды, потому что Тусси сразу все поняла. Она говорила Фредди, что единственная вещь, которая ее держит — это необходимость заботиться об Эвелинге. То, что было в письме, освобождало ее от этого долга.
В 10 утра она послала горничную, Гертруду Джентри, к аптекарю с запиской и визиткой Эвелинга. В записке была просьба отпустить хлороформ и синильную кислоту (сегодня больше известную как цианид) для усыпления собаки. Джентри вернулась с препаратами и журналом, в котором Тусси нужно было расписаться, поскольку продажа этих веществ была ограничена. Тусси расписалась в журнале «Э.М. Эвелинг».
Эвелинг был дома, когда она заказывала яд, однако ушел перед возвращением Джентри с пакетом. Он сказал, что отправляется в Лондон, хотя накануне едва мог подняться с постели. Тусси просила его остаться, но он не обратил на это внимания, оставил ее одну — в ожидании яда. Она уже все знала о его страшном обмане.
Она поднялась наверх и написала три письма: одно — адвокату Кроссу, в письмо которому вложила полученную утром записку {32}. Другое — Эвелингу.
«Дорогой. Скоро все будет кончено. Мое последнее слово тебе то же, что я говорила все эти долгие, грустные годы: люблю».