Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
«На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех» {27}. Однако Маркс утверждает: достичь этого можно лишь путем «насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя. Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир.
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» {28} [38]
38
Русский перевод цитат из Манифеста дан по: К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 4.
13. Париж, 1848
Они не отчаялись ни за себя, ни за свою судьбу, ни из-за своего Царя, ни из-за своего Бога. А потом их заставил отчаяться голод…
Манифест коммунистической партии в конечном итоге будет переведен на 200 языков мира, однако когда он вышел, то остался практически незамеченным. Европа уже горела в огне. В третью неделю февраля до Брюсселя дошли слухи, что в Париже случилась политическая катастрофа — слухи слишком фантастические, чтобы в них поверили. Луи-Филипп отрекся от престола и удалился в изгнание. Во Франции провозглашено Временное правительство. Франция — республика! 24 февраля, в четверг, на железнодорожном вокзале Брюсселя собрались сотни встречающих поезд из Парижа, чтобы узнать последние новости. Здесь был даже французский посол в Бельгии, хотевший знать, что случилось с правительством, которому он служит. В половине первого ночи, в пятницу, поезд наконец пришел. Стефан Борн, бывший на вокзале, вспоминает, как из паровоза на ходу выпрыгнул машинист и прокричал: «Красный флаг развевается над башнями Валансьен! Провозглашена Республика!» Толпа разразилась криками «Да здравствует Республика!» Французский посол и его жена спешно ретировались, а толпа — преимущественно немцы — продолжала скандировать лозунг {2}. В течение следующих недель этот лозунг громом прокатился по столицам всей Европы, пока правители, чья власть казалась незыблемой, рушились со своих тронов, словно костяшки домино. Что характерно — они не пали перед вражескими армиями, они отступили перед обычными людьми, чьим единственным оружием и преимуществом была их численность. Один историк написал: «История не лечит обиды, она закладывает их, словно мины» {3}. Именно это случилось в 1848 году. Растущее недовольство, взорвавшееся в Париже революцией, можно проследить с 1815 года, со времен Венского конгресса, который кромсал Европу без всякой жалости, чтобы стереть даже воспоминания о Наполеоне. Однако границы, установленные лидерами Конгресса, не всегда совпадали с желанием населения. Монархи, считавшие себя после этого конгресса победителями, на самом деле вышли из войн с Наполеоном ослабленными. Их народы не щадили своей жизни и крови в боях — но ничего не получили взамен. Налоги не приносили благосостояния, они лишь финансировали придворную жизнь. Права, которые обещали населению в подарок за изгнание французов, так и не были реализованы, более того, полицейский режим ужесточился. Погибали урожаи, но правительство бездействовало, росла безработица, но никто и не думал создавать новые рабочие места.
Между 1815 и 1848 годами недовольные голоса все набирали силу, и в 1848 году восстание началось {4}. Этот год стали называть «Весна народов». Это было первое и пока единственное общеевропейское восстание народа против правителей. Парижские события в феврале 1848 года стали апофеозом, но на самом деле восстания начались еще осенью 1847 года. Первое — в Швейцарии, когда против только что избранного правительства выступили 7 католических регионов, решивших отделиться, но не соблюдать новую либеральную конституцию. В соседней Австрии влиятельный и могущественный канцлер Меттерних увидел в этой войне угрозу всем консервативным монархам Европы и попытался выступить широким фронтом против «безбожных радикалов». Однако 26 дней спустя либералы одержали победу: Швейцария объединилась. Весть об этом успехе прокатилась по всей Европе {5}. Один радикально настроенный гражданин послал Швейцарии такие приветственные строки: «Часы человечества показывали полночь, однако Швейцария передвинула стрелки на несколько часов ближе к рассвету» {6}.
Швейцарская революция быстро перекинулась в Палермо. Италии, по сути дела, в то время не существовало, она была разбита на два княжества, три королевства, три суверенных герцогства и Папскую область, контролируемую исключительно Папой Римским. В Пьемонте говорили по-французски, в Ломбардии и Венеции — по-немецки, и по всему полуострову простолюдины разговаривали на собственном диалекте, зачастую не до конца понимая соседей, живущих в нескольких милях от них {7}. В 1830 году националист Джузеппе Мадзини сформировал движение «Молодая Италия», чтобы объединить всю страну, но она казалась разъединенной совершенно безнадежно, кроме того, здесь отсутствовали даже железные дороги и связь, которые могли бы помочь повстанцам сорганизоваться где-нибудь в Европе и выступить единым фронтом {8}.
Однако в начале января 1848 года мятеж, вызванный нехваткой продовольствия, разразился в Сицилии, беднейшей части будущей единой Италии. При поддержке преступников, стремящихся упрочить свой авторитет, и либералов, вдохновленных реформами папы Пия IX, жители Палермо берут врасплох короля Фердинанда и в течение двух недель создают Временное правительство. К концу января король, известный раньше своей неограниченной и абсолютной властью над регионом, теряет контроль над территорией от Сицилии до Апулии. В феврале, в последней отчаянной попытке сохранить свой трон, Фердинанд предлагает народу конституцию {9}, и эта «конституционная лихорадка» начинает стремительно распространяться на север. Мадзини, находясь в Лондоне, призвал своих последователей спешить домой, где вот-вот должна была осуществиться их мечта о создании единой нации {10}.
Однако драматические события в Швейцарии и Италии были простой разминкой в борьбе против монархического правления. Основные события разворачивались во Франции, где традиционно зарождались все европейские революции.
Как и король Фердинанд, Луи-Филипп был страшно удивлен происходящим, хотя из всех королей, занимавших французский престол, он мог с полным правом считаться самым неподходящим для этой роли. На самом деле он мог бы увидеть предвестники восстания, если бы его это интересовало, но изоляция двора привела к надменному легкомыслию.
«Верьте мне, зимой парижане никогда не делают революций» {11}. Как же он плохо знал свой народ!
Почти год оппозиционные парламентарии агитировали за проведение избирательной и политической реформ, отчасти это было ответом на Закон о выборах 1847 года, который можно было счесть насмешкой над избирательным правом {12}. Налог на голосование составил 200 франков, и это в стране, где даже самый высокооплачиваемый «аристократ» среди рабочих — ремесленник — мог получать самое большее 600 франков в год. На практике это означало, что из 9 миллионов потенциальных избирателей едва ли четверть миллиона могла себе позволить участвовать в выборах {13}.
Для того чтобы обойти строгий закон о запрете политических собраний, который гласил, что запрещено собираться более чем вшестером и вести политические дебаты, не получив предварительного разрешения, устроили целую серию больших банкетов {14}. Первый состоялся в Париже, в июле, на открытом воздухе в танц-холле, под звуки оркестра из 70 инструментов. Банкет в Шато Руж привлек более 1200 человек, за этим сборищем умеренных оптимистов последовало еще 22 подобных мероприятия по всей стране, на некоторых присутствовало до 6000 человек. С каждым разом тон этих собраний становился все радикальнее, пока на банкете в Лилле, в ноябре, республиканец Александр Ледрю-Ролен провозгласил тост за священные, но попранные права французов: «Политические права народу — это безумие. Как можно доверить право голоса им, недееспособным, невежественным, морально развращенным людям? Однако я говорю: те, кто платит налоги кровью, потом и серебром, имеют право участвовать в выборе правительства, которое располагает всеми богатствами» {15}.
К этому времени, как писал Энгельс в статье для газеты «The Northern Star», большинство мелкой французской буржуазии готово было присоединиться к оппозиции; они пришли к выводу, что король и его сторонники в правительстве были «послушными слугами небольшой кучки банкиров, спекулянтов, биржевых воротил, крупных промышленников, землевладельцев и владельцев шахт» {16}.
Крупный банкет был запланирован на 22 февраля в двенадцатом округе Парижа, ему дожна была предшествовать демонстрация — для тех, у кого не было денег на входной билет. До этого момента король никогда не обращал внимания на банкеты, но премьер-министр Франсуа Гизо, которого считали зловещим «серым кардиналом» за спиной короля, опасался, что они станут катализатором для более серьезных волнений, и потому банкет был запрещен. Указ, подписанный Гизо, убедил 80 из 99 организаторов отказаться от участия в запланированной акции, но вот толпа, готовившаяся к демонстрации, капитулировать не собиралась {17}. Несмотря на холод и проливной дождь, утром 22 февраля люди собрались на площади де ла Мадлен и стали скандировать: «Долой Гизо!» {18}
На следующий день погода ухудшилась, снег с дождем кололи лица и руки собравшихся ледяными иглами, однако народу становилось все больше. 80-тысячный гарнизон Национальной гвардии был направлен на площадь, чтобы контролировать толпу — но и гвардия устала от монархии. Гвардейцы воткнули штыки в землю и присоединились к протестующим, что было встречено диким ревом восторга. Снова зазвучал призыв: «Долой Гизо!»
К полудню Луи-Филипп — слишком старый и слишком уставший, для того чтобы сражаться, — сдался и отправил своего могущественного министра в отставку. Возможно, он предполагал, что эта жертва удовлетворит толпу, но наступил вечер — и улицы буквально заполнились демонстрантами, выдвигавшими новые требования. Когда они, мужчины и женщины, двинулись по бульвару Капуцинов, держась за руки, их встретило полицейское оцепление. Полицейские открыли огонь. 50 (по некоторым данным 80) человек были убиты. Демонстранты погрузили 16 мертвых тел на телеги и пошли по темному городу в факельном шествии {19}.