Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
1 марта Люпус и другие арестованные в воскресенье иностранцы были посажены в черные полицейские фургоны, отвезены на вокзал и отправлены во Францию. Кончалось и время, отведенное Марксу. В понедельник, 28 февраля, полицейский шпик донес, что Маркс передал двоим мужчинам банкноты на сумму 2100 франков. Если бы было доказано, что Маркс дает деньги на оружие бельгийским бунтовщикам, его бы могли казнить. Маркс говорит Женни, чтобы она увозила детей в Трир, но она отказывается. Женни уже сталкивалась с преследованием властей на родине — ее, как жену Маркса, допрашивали. (Даже пожилую мать Маркса допрашивали — на предмет денег, которые она посылала сыну. Ее заставили подписать показания под присягой, что это было сделано, чтобы поддержать семью.) {45}
Союз коммунистов тем временем переводит свой Центральный комитет из Лондона в Брюссель, чтобы быть поближе к революционному Парижу. Однако 3 марта Маркс решает, что руководство вновь должно переехать, на этот раз прямо в Париж {46}. Вполне возможно, что он и сам решил ехать туда: Фердинанд Флокон, редактор парижской оппозиционной газеты «Ла Реформ», входил теперь во Временное правительство, и это давало Марксу шанс и возможность вернуться во Францию. В письме, датированном 1 марта, но полученном парой дней позже, Флокон пишет Марксу: «Тирания Вас изгнала, но свободная Франция раскрывает свои двери перед Вами и всеми теми, кто сражался за святое дело, за братское дело всех честных людей» {47}.
Письмо Флокона было как нельзя более кстати: 2 марта король Леопольд I подписал указ о выдворении Маркса из Бельгии навсегда {48}. Маркс, Энгельс и Борн переночевали в доме друга за пределами Брюсселя, чтобы избежать ареста, но 3 марта в 5 часов вечера Маркс был уже в Буа-Соваж — и здесь ему был вручен ордер. В нем был проставлен уже знакомый срок — 24 часа на сборы и отъезд {49}. Женни и Ленхен начали спешно собирать вещи, а это было не самой легкой задачей, ведь они прожили в Брюсселе более трех лет. Маркс созвал пятерых членов Союза коммунистов, включая Энгельса и Гиго, к себе в кабинет. Они договорились о переезде Центрального комитета в Париж и наделили Маркса полномочиями представлять там руководство Союза {50}.
Полиция следила за пансионом и отметила, что Маркса посетили несколько человек от 9 до 11 вечера. В час ночи полицейские ворвались в пансион и поднялись на второй этаж, где была квартира Марксов {51}. В полицейском отчете говорилось, что один из агентов в сопровождении четырех полицейских и горничной ворвался в комнату, где спали Женни и Ленхен. Полиция обыскивала комнаты в течение получаса, после чего они поднялись к Марксу в кабинет и нашли его в домашнем халате, укладывающим вещи в сундуки. На столе стояли стаканы с недопитыми вином и пивом, что служило лишним свидетельством состоявшейся ранее встречи. Офицеры тщательно обыскали комнату и нашли документы Союза, в том числе — о передаче Марксу полномочий. Затем они потребовали от Маркса предъявить документы, и Маркс предъявил им ордера на высылку из Франции и Бельгии. Полиция издевательски сообщила, что ни один из них нельзя назвать удостоверением личности, — и Маркс был арестован. Ему разрешили одеться, после чего в сопровождении полицейских отвели в полицейский фургон {52}.
Перепуганная Женни поспешила к знакомому бельгийскому адвокату Люсьену Жотрану. Она понимала, каковы могут быть последствия у этого ареста — ареста немца в Брюсселе. Полиция могла обвинить его в измене, если бы доказала, что он предоставлял деньги на покупку оружия. Женни поручила Жотрану принять все необходимые меры, чтобы найти Маркса и добиться его освобождения. Все еще в отчаянии, она торопилась по темным улицам Брюсселя, перебегая от дома к дому в своем развевающемся бархатном плаще. По пути она встретила Филиппа Гиго, который проводил ее и поддержал морально и физически. Вместе они вернулись в Буа-Соваж, где полицейский сержант вежливо предложил Женни попрощаться с мужем {53}. Гиго и Женни отправились вместе с ним на вокзал — но только для того, чтобы не найти там Маркса. Вместо этого была допрошена сама Женни — ее спросили, зачем она ходила к Жотрану и есть ли у нее самой надлежащие документы. Гиго запротестовал, говоря, что это абсурд и произвол, — и был брошен в камеру (в полицейском отчете он был назван «жертвой собственной галантности») {54}. Женни тем временем была арестована за отсутствие документов, обвинена в бродяжничестве и помещена в камеру с тремя проститутками {55}.
«Когда я, рыдая, вошла в камеру, мои товарки по несчастью прониклись ко мне сочувствием и предложили место на нарах, на которые я и легла» {56}. Полицейские обещали перевести ее в другую камеру, на двоих, с нормальными кроватями — вторую занимала женщина, арестованная за убийство. Женни была так благодарна за этот переезд, что даже дала тюремщику полфранка {57}.
Следующее утро было унылым и холодным. Женни выглянула в окно камеры и увидела за железной решеткой противоположного окна мертвенно-бледное скорбное лицо. Это был Гиго. «Когда он увидал меня, то стал оживленно жестикулировать, указывая вниз. Я посмотрела в том направлении и увидела Карла, которого вели под конвоем». Не зная, куда его увели, — возможно, на казнь — Женни еще час оставалась в своей камере, терзаемая отчаянием и тревогой, затем ее отвезли в магистрат, где в течение двух часов расспрашивали о деятельности ее мужа и ее самой, но добились, по ее словам, немногого {58}.
«Допрос, разумеется, был незаконен! — писал позднее Маркс. — Единственное преступление моей жены состояло в том, что она, будучи по рождению прусской аристократкой, разделяла демократические взгляды своего мужа» {59}.
В конце концов, никаких обвинений ни Женни, ни Марксу так и не было предъявлено (говорят, он провел ночь в одной камере с сумасшедшим {60}), и они были освобождены в три часа пополудни, всего за несколько часов до истечения срока пребывания в Бельгии. Маркс хотел испросить разрешения для Женни остаться еще на три дня, чтобы собраться самой и собрать в дорогу детей, но она отказалась разлучаться с ним {61}. Они с Ленхен быстро упаковали вещи, и Женни продала то, что успела. Она оставила дорогое серебряное блюдо и фамильное белье с вензелем Аргайлов книготорговцу Фоглеру {62}.
Множество друзей пришли проститься с ними в Буа-Соваж. Стефан Борн, так тепло отзывавшийся о Женни в своих воспоминаниях, что невольно закрадывается подозрение, не был ли он в нее влюблен, писал: «Глубокая грусть омрачала нежные черты ее лица. Мы обменялись рукопожатиями и попрощались, когда она покидала свое временное пристанище. Все для нее всегда было временным, она никогда не имела настоящего дома для себя и своих детей» {63}.
4 марта Маркс, Жени, Ленхен и трое детей, в сопровождении Красного Волка выехали из Брюсселя в Париж. В мерцающем свете фонарей они могли видеть, что поезд полон бельгийских солдат — армия ехала на укрепление границ с Францией {64}. Маркс и его семья ехали дальше, в самый эпицентр восстания, но тревоги в их душах не было, было лишь восторженное и взволнованное ожидание. Женни вспоминала, о чем они тогда думали: «Где мы могли чувствовать себя в большей безопасности, чем под восходящим солнцем новой революции? Мы должны были поехать туда, мы просто обязаны были там быть!» {65}
14. Париж, весна 1848
Великие велики в наших глазах
Только потому, что мы стоим на коленях.
Давайте встанем!
Карл и Женни добрались до Парижа только на следующий день. Было холодно, и дети могли замерзнуть, несмотря на охапки сена, брошенные на пол вагона для лучшей теплоизоляции {2}. Женни держала на руках годовалого Эдгара, а мужчины закутали в свои пальто и прижали к себе девочек. Поездка заняла больше времени, чем обычно, потому что на некоторых перегонах железнодорожные пути были разобраны в знак протеста против железнодорожной компании, служившей промышленному демону. В глухую ночь пассажиры были вынуждены пересесть из поезда в конные омнибусы, пока чинили пути. На рассвете, однако, энтузиазм вернулся к путешественникам; по пути они видели станции, украшенные красными флагами и французскими триколорами. В сельской местности революция казалась праздником, но ближе к Парижу стали видны боевые шрамы: локомотивы, вагоны и эстакады были разбиты и сожжены. Последняя перед Парижем станция, в фабричном городке Сен-Дени, была разрушена полностью {3}.
В Париже следы разрушения виднелись повсюду. Булыжники, из которых строили баррикады, были разбросаны по некогда аккуратным улицам. Мостовые были перекрыты перевернутыми и сожженными повозками, обломками мебели, грудами мусора и поваленными экипажами. Окна в Пале-Рояле были разбиты, а гауптвахта сожжена дотла, от нее остались лишь обугленные руины, а внутри лежали обгоревшие трупы {4}. В великолепных залах Тюильри на коврах лежали вповалку раненые — прямо под портретами королевских особ, разодранных в клочья. Белые занавески развевались в разбитых окнах, словно флаги капитуляции {5}.