Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Скрежет колес по брусчатке и глухой топот тысяч ног эхом разносились по пустым улицам. Больше не было слышно криков или революционных песен. Мертвое молчание разъяренной толпы было гораздо страшнее.
Можно с уверенностью сказать, что в эту ночь мало кто спал. Ни протестующие, ни король не спали точно. Всю ночь люди строили баррикады. Было выбито более миллиона камней из парижской брусчатки, срублено более 4 тысяч деревьев — и на улицах выросли 15 тысяч баррикад, которые должны были противостоять атакам армии и полиции. Но к утру армия начала переходить на сторону народа {20}. 24 февраля, преследуемый, без сомнения, видениями ужасов Великой французской революции и гильотины, на которой погиб Луи XVI, Луи-Филипп отрекся от престола и в простом платье бежал в Англию, объявив, что не хочет проливать кровь французского народа; корону он передал 9-летнему внуку. Он хотел сделать ребенка суверенным властителем Франции, его мать должна была исполнять обязанности регента до его совершеннолетия — но ситуация развивалась наперекор этому фарсу. Мальчик и его мать тоже бежали, во Франции было сформировано Временное правительство {21}.
Алексис де Токвилль, аристократ, не слишком симпатизировавший оппозиции, тем не менее был одним из наиболее красноречивых и объективных летописцев тех событий. В своем выступлении перед избранной нижней палатой парламента Франции, палатой депутатов — она была сформирована почти через месяц после того, как восстание пошло на спад, — он умолял политических лидеров открыть глаза и увидеть, чьими руками на самом деле совершена революция.
«Неужели вы не видите, что это их страсти — а не политика — имеют вес в обществе? Разве вы не видите, что это они формируют общественное мнение и идеи, которые предназначены не только для того, чтобы изменить законы, расформировать министерства или даже изменить форму правления в стране — но для того, чтобы изменить само общество?.. Поверьте, реальной причиной того, что люди теряют политическую власть, является лишь то, что они становятся этой власти недостойны!» {22}
Соединенные Штаты быстро признали новое французское правительство {23}. Европа осторожничала. Абсолютные монархии континента видели некоторую поэтическую справедливость в случившемся: Луи-Филипп взошел на престол в 1830 году в результате революции — и сейчас был свергнут революцией… однако долго испытывать удовлетворение по этому поводу им не придется {24}.
Примерно за неделю до того, как весть о Парижском восстании достигла Брюсселя, Маркс получил предупреждение о готовящемся взрыве. Французский социалист Жак Имбер, член Демократической ассоциации и политический беженец, предупредил Маркса об опасности. Однако вместо того, чтобы бежать в безопасное место, если волна насилия докатится до Бельгии, Маркс, Женни и вся семья переезжают из тихого пригородного Икселя обратно в столицу, в Буа-Соваж {25}. Энгельс был уже там: 29 января французская полиция ворвалась в его парижскую квартиру и дала ему 24 часа на то, чтобы покинуть Францию, в противном случае ему пригрозили экстрадицией в Пруссию. Этому событию есть два противоречащих друг другу объяснения {26}. Одно из них — французские власти были встревожены речами, которые он произносил перед немецкими эмигрантами, враждебно настроенными по отношению к властям {27}. Второе — он был выслан из-за женщины. Стефан Борн рассказывал, что Энгельс угрожал убить «графа Х», который выгнал свою любовницу, оставив ее без средств к существованию; в этом случае она была практически обречена на проституцию или на роль вечной наложницы для мужчин. Эта версия включала также слухи о дуэли. Реальные причины так и остались тайной {28}. Демократическая ассоциация просто опубликовала заметку в «Deutsche-Brusseler Zeitung», в которой говорилось, что организация полностью удовлетворена участием Энгельса в событиях, которые привели к его отъезду из Франции {29}.
После первых радостных новостей из восставшего Парижа домашние Маркса и Энгельса с нетерпением ждали новых сообщений. Однако дни проходили за днями, а новостей не было. Создавалось впечатление, что все стороны конфликта затаились, оценивая сложившуюся ситуацию и продумывая свои дальнейшие шаги. Бельгийские власти были давно осведомлены о наличии различных клубов и организаций радикально настроенных беженцев в Брюсселе, но не видели в них реальной угрозы. Однако все менялось. Росла безработица на бельгийских текстильных предприятиях, в маленькой стране начинался голод. Один исследователь бельгийского рабочего движения писал, что ни один день не проходил без того, чтобы «голодающий рабочий не разбил какую-нибудь витрину, чтобы спастись от голода в тюрьме» {30}.
Власти опасались, что иностранцы используют свои связи с Францией — и беспорядки начнутся уже в Брюсселе; существовала возможность того, что бельгийские рабочие возьмут пример с парижской толпы и решат, что без короля Бельгии значительно лучше {31}. В субботу, 26 февраля, бельгийское правительство опубликовало список лиц, за которыми ведется пристальное наблюдение и которым грозит выдворение из страны {32}. Тем временем Маркс и другие лидеры Демократической ассоциации начали оповещать членов организации и друзей о демонстрации, которая должна была состояться следующим вечером, чтобы «мирным и приемлемым для бельгийских правительственных институтов путем получить те преимущества, которые французские рабочие выиграли сами» {33}. Виктор Тедеско переходил от кафе к кафе, останавливаясь у стоек, присаживаясь за столики и призывая людей выражать свой протест {34}. В воскресенье вечером количество народа на Гран-Пляс, в Отеле де Вилль, а также в соседних тавернах и кафе увеличилось, сюда подтягивались не только участники, но и просто любопытствующие.
Граждане собирались выйти на мирную демонстрацию, но их число росло, они становились все более возбужденными, и ситуация накалялась. Уже раздавались крики «Да здравствует Республика!», звучала «Марсельеза».
Милиция (состоящая в основном из добровольцев, принадлежавших к среднему классу), полиция и пехотные подразделения армии, подкрепленные резервом из провинций, окружили широкую площадь конным и пешим строем и заметно нервничали. В ответ все более шумной и агрессивной становилась и толпа. Энгельс, Стефан Борн и Люпус были среди других немцев, наблюдая через витрины кафе, как сотни людей заполняют близлежащие улицы. Толпа скандировала: «Сво-бо-да! Равен-ство!» Внезапно жандармерия двинулась навстречу людям, демонстрантов хватали, валили на землю и избивали, а следом веером рассыпались полицейские, хватая тех, кто пытался бежать {35}. Люпус был остановлен и обыскан, у него нашли нож — и его взяли под стражу вместе с 34 бельгийцами и 4 иностранцами. Его допросили, поместили в камеру предварительного заключения, а затем отправили в тюрьму {36}. Позже Маркс утверждал, что Люпуса избили пьяные полицейские, которые «сорвали с него очки, били его и издевались над ним… Они его пытали». (Правый глаз Люпуса был поврежден так сильно, что возникла угроза потери зрения, хотя других тяжелых травм у него не было.) {37}
Правительство Леопольда в некотором отношении было гораздо хитрее, чем правительства других европейских государств. Власти Брюсселя полагали, что, если бы им удалось доказать, что за демонстрантами стоят немецкие зачинщики, они смогли бы обмануть бельгийское население, убедив его, что соотечественники ничего не имеют против своего правительства. На худой конец это помогло бы им выиграть время и оттянуть революцию на какой-то срок. Кроме того, были умело распущены слухи, что король сам готов отречься от престола, поскольку в душе является республиканцем. Эта умная многоходовая кампания укрепила позиции Леопольда, обеспечив ему поддержку народа, — хотя на самом деле ни о чем таком он, конечно, и не помышлял {38}.
В понедельник по Брюсселю расползлись слухи, что за воскресные беспорядки несут ответственность немцы с сомнительной репутацией, которых уже в свое время выгнали даже из собственной страны. В статье для «The Northern Star» Энгельс пишет: «Не прошло и дня, как вся масса лавочников, из которых вербуется гражданская гвардия, подняла единодушный вой против немецких бунтовщиков, желающих ввергнуть в революцию их счастливое бельгийское отечество.
У немцев было назначено место встречи в кафе, куда каждый из них должен был доставлять последние новости из Парижа. Но шум, поднятый лавочниками, был так велик, и о мерах, принимаемых правительством против немцев, ходило столько различных слухов, что немцы вынуждены были отказаться даже от такого безобидного способа общения между собой» {39} [39] .
39
Русский перевод дан по: К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 4.
Женни отмечала, что полиция, армия и городская милиция были буквально науськаны на немцев-эмигрантов, которые в связи с этим решили, что пришла пора вооружаться. «Закупались ножи, револьверы, etc. Карл охотно давал на это деньги, поскольку только что получил наследство», — замечает она между делом в своей автобиографии, написанной много лет спустя {40}.
Действительно, в начале февраля Марк получил обещанные 6000 франков от своей матери {41}. Деньги нужны были срочно — на уплату долгов. Кроме того, нужно было отложить какую-то сумму на будущее, потому что никакого другого дохода в их семье не предвиделось. Но Маркс редко думал о будущем и о собственных финансах. Деньги задерживались у него в руках буквально на минуту — после чего меняли хозяина. В большинстве случаев он сразу же тратил в несколько раз больше, чем получил. Женни знала, чем им грозит преждевременно растраченное наследство: кредиторы, неуверенность, обман. Тем не менее она, кажется, не спорила с тем, что Маркс покупает оружие для повстанцев, а не еду для своей семьи. Удивительно, но она была исполнена наивного удивления по поводу той тревоги, которую вызывал у бельгийского правительства ее муж.
«Во всем этом власти видят заговор и преступные планы: Маркс получил деньги и скупает оружие, поэтому от него нужно избавиться» {42}.
Как предположили некоторые биографы Маркса, Женни считала, что бельгийскому правительству незачем опасаться Маркса и его товарищей, потому что они хотели продолжать свою борьбу дома, в Пруссии. Но и будь это так, Бельгия все равно была в своем праве изгнать вооруженных повстанцев, стремящихся свергнуть ее союзника. Несколько наивные и странные соображения Женни указывают на то, что она до сих пор не вполне уяснила и разделила революционные идеи своего мужа, которыми она так восхищалась в письмах к мужу, — она не понимала, что в материальном воплощении эти идеи превращаются в реальные выстрелы и кровь.