Карл Великий
Шрифт:
– Да, знаю. Значит, самое острие? Где же оно?
– Я привезла с собой ларец. Там оно и содержится. Я должна буду тайно передать тебе его.
Имея эту реликвию, ты добьешься всего, чего заслуживаешь. Так и Алкуин говорит.
– Алкуин? Человек, которому открыты глаза в будущее?
– Да, он верит в твое предназначение. Он говорил мне, что уже очень скоро, возможно, даже – в следующем году ты будешь вознагражден за все свои страдания, обиды и страхи. Если, конечно, ты хочешь этого.
– Хочу, – тихо скрипнул зубами горбун.
Глава одиннадцатая Всюду идут расправы
И еще пять лет слоновьей жизни пролетели в блаженном багдадском саду Бустан аль-Хульд под бережной опекой преданного Аббаса. Слон привык к здешней пище, привык к тому, что он Фихл Абьяд, привык время от времени веселить пирующих двуногих фокусами с монетами, которые он умел отличать одни от других по тому металлу, из которого они были сделаны, с мышами, которыми слон любил прочищать себе хобот, и многими другими забавами. Мыши особенно веселили зрителей, и слон чувствовал это. Он нарочно не спешил, когда исполнял этот трюк. Под ноги ему высыпали несколько штук мышей разной величины, и он принимался тщательно выбирать, какая именно подходит больше, хотя особой разницы и не было. Просто – так интереснее для зевак. Наконец, выбрав нужную, он нежно брал ее хоботом, затем резко втягивал до самого хоботного основания, наслаждаясь тем, как зверек корябает внутренние стенки хобота своими крохотными коготками, и тихонько выдувал ее, но не до конца, а так, чтобы можно было снова втянуть. Так, помучав мышь, помурыжив ее туда-сюда, Фихл Абьяд выстреливал наконец ею либо в небеса, либо прямо в зрителей, если Аббас по приказу халифа давал ему направление, в кого именно из гостей нужно выстрелить мышью.
Халиф Харун был поначалу хорошим двуногим, особенно в юности, но с возрастом он стал охладевать к белому слону, все меньше играл с ним. Став же халифом, он и вовсе начал портиться в характере своем, все реже и реже Фихл Абьяд видел, как он смеется, глядя на его выкрутасы, а однажды, когда, по заведенному обычаю, слона подвели к нему, чтобы Фихл Абьяд поцеловал кончиком хобота край туфли великого халифа, Харун ар-Рашид вдруг ни с того ни с сего злобно ударил слона прямо по кончику хобота. От обиды и боли слон издал тихий свист и ошеломленно попятился.
Пять лет сплошных заговоров. Еще бы не испортиться характеру! Мало было избавиться от Хади и сесть на освободившийся трон, следовало безжалостно истребить всех приближенных брата и на их место посадить преданных себе людей. Он не доверял никому, даже своей любимой и любящей жене Ситт-Зубейде. Лишь три человека стали его единственными доверенными лицами – Джафар, Ицхак и Масрур. Джафар Бармакид, чей отец, Яхья ибн-Хамид, верой и правдой служил и Аль-Мансуру, и Аль-Махди, занял место своего родителя у трона Харуна ар-Рашида. Он помогал ему раскрывать заговоры, сам шпионил, иногда даже переодеваясь в женскую одежду, чтобы удобнее подслушивать разговоры. Ицхак ибн-Бенони ан-Надим, сын знаменитого багдадского купца, доставивший вместе с папашей в Багдад белого слона, ездил по свету и всюду подговаривал людей к заговорам против халифа, чтобы потом визирь Джафар Бармакид имел возможность эти заговоры раскрывать. Евнух Масрур, чернокожий суданец, слыл в Багдаде самым жестоким человеком. Он был и телохранителем халифа, и безотказным палачом.
Никому другому Харун не доверял обезглавливать заговорщиков, и рука Масрура, без устали рубившая эти несчастные головы, должна была бы до самого плеча сделаться красной от крови, но почему-то по-прежнему оставалась иссиня-черной.
Все реже веселая улыбка озаряла лицо молодого халифа, все чаще глумливое и злобное выражение появлялось на этом лице. Случаи проявления великодушия становились так редки, что хорошо запоминались. Как с тем слепым стариком.
Как-то раз слепой бродячий сайид из Басры пришел к Харуну ар-Рашиду и сказал:
– О великий халиф! Говорят, ты так могуществен, что по твоему приказу лекари могут излечивать от слепоты. Вылечи меня, и я буду молить Аллаха, да ниспошлет он тебе исполнение всех твоих желаний.
Ухмыльнувшись, Харун наклонился к Джафару Бармакиду и прошептал:
– Подшути над ним так, как ты умеешь.
– Но ведь это святой сайид, известный во всем мире своей праведностью, – возразил Джафар.
– Пусть, – капризно топнул ногой халиф. – Я хочу развлечься.
– Будь по-твоему, государь, – вздохнул визирь и так сказал слепому старику: – Слушай меня, сайид. Я, великий визирь и лекарь халифа, прописываю тебе снадобье, от которого ты прозреешь. Возьми три унции ветра, три унции солнца, три унции лунного сияния, три унции света из лампы, смешай все это, подержи полгода на ветру, потом положи в ступу и толки полгода. Потом переложи в расколотую чашку и ешь сие лекарство без соли и специй каждый раз в полнолуние по три драхмы, и когда оно иссякнет – ты прозреешь.
Выслушав издевательский совет, слепой сайид поклонился, повернулся к Джафару задом и громко выпустил газы.
– Возьми, о достопочтенный лекарь, – сказал он после этого, – сей звук и сей запах в награду за твое лекарство. Подари их своей жене, а за это она возблагодарит тебя после твоей смерти – намажет лицо твое своим дерьмом и в такой почетной маске похоронит.
Джафар позеленел от злости, а Масрур схватился за рукоять меча, готовый обезглавить даже сайида. Но Харун ар-Рашид вдруг от души рассмеялся и долго хохотал, а когда смех из него весь вышел, он приказал выдать сайиду целых три тысячи дирхемов за остроумие и находчивость.
Правда, спустя какое-то время, сидя на пиру и глядя на то, как смешно стреляет мышами из хобота Фихл Абьяд, халиф впал в мрачное состояние и пробормотал:
– Надо было все же тебе, Масрур, отрубить этому сайиду башку за его наглость.
А когда Фихл Абьяда подвели к халифу, дабы облобызать хоботом край туфли, Харун ар-Рашид внезапно ударил слона по самому кончику хобота ногой и проворчал в адрес Ицхака ан-Надима:
– Мне надоел этот слон! Ицхак, где обещанный тобою давным-давно единорог алькаркаданн?
Последний год шестьдесят третьего века, или, считая иначе, год 792 от Рождества Христова король франков Карл встречал в Регенсбурге, еще не зная, что это будет за год такой, високосный год 6300 от сотворения мира. Алкуин предсказывал нежданные беды, но и минувший год принес разочарование. Началось с того, что накануне похода на Аварию обнаружилась пропажа священного зуба Ифы, которым Карл весьма дорожил, даже считая его залогом своих побед, хотя Алкуин и все остальные ученые друзья короля посмеивались над этим суеверием. Потом бивень все же был найден, но злоумышленники, укравшие его, отпилили кусок длиной в палец – самое острие бивня. Карл был ужасно расстроен и в мрачном настроении выводил армию из Регенсбурга. Случай с бивнем он толковал так: раз зуб Ифы все же нашелся, поход состоится, но поскольку острие бивня отсутствует, главной цели достигнуть не удастся, каганат не будет разорен.