Карл Великий
Шрифт:
Случай с неудавшимся утопленником, поначалу расстроивший всех, постепенно превратился в анекдот, оброс смешными подробностями, которых на самом деле не было, и долго потом сочинялись разные байки о Рориго Мокром. А Хруотруда тем временем уж и думать о нем забыла, увлеченная Мегинфридом, который нравился Карлу больше, чем Рориго. Он даже и не прочь был женить их – Мегинфрида и Хруотруду, да, на беду, под самое Рождество принцесса возьми да и влюбись в Аудульфа, довольно мрачного, но мужественного человека, славного тем, что он один плавал быстрее Карла. Обиженный Мегинфрид успокоился должностью секретаря при короле, а любовь Хруотруды и Аудульфа едва дожила до масленицы, когда вдруг выяснилось, что принцесса беременна неизвестно от кого – от Рориго, от Мегинфрида, от Аудульфа или от когото еще.
– Ее саму надо было в тот канал, – ворчала на падчерицу Фастрада.
«И тебя заодно», – думал Карл. Его в то время волновала красота шестнадцатилетней дочери придворного поэта Ангильберта, зеленоглазой и темноволосой Гильдемины. А Фастрада продолжала толстеть и терять свою быстро отцветшую красоту. Ей еще и тридцати не было, а она уже выглядела немолодо. И злилась на мужа, что он так и пялится на Ангильбертову дочурку.
По весне плавание продолжилось, из Вюрцбурга приплыли во Франкфурт, где встретили Пасху и прожили все лето. Здесь собрались генеральный сейм и Синод, вновь осудившие адоптианство и установившие правила церковной и гражданской жизни. Алкуин, приехавший ради участия в этом событии во Франкфурт, сообщил, что почти закончил следствие по делу о заговоре Пипина-горбуна и в ближайшее время привезет королю полное описание всего, что ему удалось выяснить. Через два месяца он и впрямь приехал с большой кипой исписанных бумаг, но прежде чем отправиться с докладом к Карлу, он посетил королеву, которой сказал так:
– Ваше величество, я должен предуведомить, что мне удалось доподлинно разузнать все, что касается ахенского переворота. Я нашел не только свидетелей, но и исполнителей кражи зуба Ифы. Все они показывают на вас точно так же, как это делал сам Пипин. Мне жаль вас, и потому я заранее оповещаю вас о том, что известное мне в ближайшие часы станет известно королю.
В тот же день Фастрада приняла яд и мгновенно скончалась.
Узнав об этом, Алкуин сокрушался:
– Видит Бог, я этого не хотел.
Король приказал ему оставить в тайне все, что касалось участия Фастрады в заговоре. Он горевал по королеве, вспоминая свои счастливые дни с нею; но – недолго.
Глава двенадцатая Слонов едят
Эти времена, столь несчастные для Карла, были ужасными и для его слона, который и впрямь – Алкуин был прав – все еще проживал в далеком от франкских владений городе Багдаде на берегах реки Тигр, в прекраснейшем саду Бустан аль-Хульд. Фихл Абьяд, достигший сорокалетнего возраста, настолько хорошо изучил двуногих, что почти понимал, о чем они между собой разговаривают. Конечно, он не мог не обратить внимания на то, насколько хуже к нему стали относиться и придворные, и сам халиф, который после того случая еще несколько раз ударял слона ногой по хоботу. Но по-настоящему тошно ему сделалось однажды, когда из тревожного разговора между его любимым Аббасом и другим слоноводом, по имени Карим, Фихл Абьяд вдруг четко понял, что халиф и его люди едят слонов.
Впервые это диковинное блюдо было подано на пиру Харуна ар-Рашида летом 196 года хиджры, или 794 года от Рождества Христова, как раз тогда, когда во Франкфурте отравилась королева Фастрада. Ошарашенные гости не верили своим глазам, когда в главный зал дворца Отражений внесли невероятных размеров серебряное блюдище, на котором возлежал запеченный слон. Не бык, не сазан, не конь – слон! Половинки вареных яиц, прилепленные к его подрумянившейся корочке, подобно нитям жемчуга, сбегали лучами по его лбу, вдоль хобота, по спине, на которой был устроен небольшой паланкин, и в том паланкине ехали отдельно приготовленные сердце и язык. Само блюдо, достаточно глубокое, было залито желтоватым желе, и испеченный исполин, лежа на брюхе, передние ноги вперед, задние назад, как бы купался в этом желе, опустив в него и свой хобот.
Нетерпение охватило собравшихся на пир надимов Харуна ар-Рашида (а их, имеющих постоянный титул сотрапезника халифа, было к тому времени уже человек пятнадцать) и всех гостей пиршества. Жадный рев огласил стены дворца Отражений, будто здесь собрались голодные люди, которым вынесли ведро похлебки. Кравчие принялись разделывать запеченную тушу, а самому халифу уже несли обжаренный кончик хобота.
– Так ты уверяешь, что это самое вкусное? – спросил халиф у сидящего рядом Ицхака ан-Надима.
– Да, хобот очень вкусен, особенно его нежный кончик, – отвечал знаток бирманской кухни. – После этого отведайте непременно язык. Он гораздо вкуснее говяжьего. Сердце же несколько сладковато, чему виной излишняя слоновья доброта.
– А все остальное?
– Мясо ног немного студенистое и по вкусу почти не отличается от говядины. Хороша также печенка. Нижняя губа подобна кончику хобота. А вот мясо со спины и с боков – не прожуешь. Только с голодухи. Ну, ешьте, ваше величество! Лучше один раз покушать, чем сто раз послушать.
Через несколько дней после смерти Фастрады король франков Карл впервые в жизни сделался дедом – у Хруотруды родился сын, названный Ромуальдом. Бурной радости сей незаконнорожденный младенец, разумеется, принести не мог, но и отдавать его на воспитание куда-нибудь с глаз долой Карл воспретил, сказав, что ему дорого любое потомство – внутрибрачное или побочное. Правда, долго тетешкаться с внуком ему не пришлось. В конце аранманота, как отныне назывался август, войска франков двинулись наконец-то на север наказывать неразумных саксов. Четырьмя потоками двигались они, пышущие гневом. Каролинг вел свою армию через Колонию Агриппину, к берегам Эмса и далее – на Детмольде. Людовик и Карломан-Пипин двумя кинжалами вспарывали Саксонии брюхо, освобождая Эресбург, Падерборн, Герштель, Брунисберг. Карл через Тюрингию двигался на Магдебург и затем – резко на запад, к берегам Везера. В два месяца без особых кровопролитий и битв все было решено в пользу франков. Почти не оказывая сопротивления, саксы сдавались, целовали крест, присягали на Библии, давали столько заложников, сколько нужно, а все мятежные вожди устремились туда, где некогда искали убежища Видукинд и его сторонники – в Данию. Сам Видукинд под именем Арнульфа возглавлял отряд, входящий в состав армии Каролинга.
Казнив более тысячи пленных, обвиненных в руководстве мятежом, к Рождеству Христову торжествующий победу король приехал в город, где на могиле Химильтруды лежали красные и желтые осенние листья. Он вез Химильтруде свою очередную победу и украсил надгробие изображением летящего ангела, отлитого из саксонской бронзы. Большего он ничего не мог дать ей, и она способна была отблагодарить его лишь светлой печалью, пронизанной лучами холодного осеннего воздуха, льющегося с севера на юг.
Но даже находясь в Ахене, близ усыпальницы Химильтруды, Карл не мог не видеть продолжающейся жизни и, глядя на юную дочь Ангильберта, чувствовал, как наливается свежестью, желанием, мечтою. Накануне Рождества выпало много снега и летящий ангел из саксонской бронзы превратился в снеговика, а когда начались праздничные увеселения, король забыл дорогу на погост, пустившись во все тяжкие ухлестывать за Гильдеминой, ведь в имени этой девушки жили звуки имени Химильтруды. Поначалу Карлу было совестно перед Ангильбертом, но старинный друг сам развязал королю руки. Однажды Хруотруда, увлеченная своим сынком и потому временно забывшая о любовных похождениях, сообщила отцу о том, что Берта влюбилась в Ангильберта, и тот отвечает ей взаимностью. Берте, второй по возрасту дочери Карла, в тот год исполнялось семнадцать, и в своем увлечении мужчинами она не уступала старшей сестре. Еще в прошлом году она сама забиралась в постель к Мегинфриду, брошенному Хруотрудою, да Мегинфрид прогнал ее, отчихвостив. Потом она некоторое время сохла по Дикуилу, и вот теперь – Ангильберт. Вызвав к себе своего старого друга и ровесника, Карл спросил его:
– Ангильберт, дружочек, это правда, что ты и Берта?..
– Правда, ваше величество, – честно признался поэт. – Мы любим друг друга.
– И что – уже?
– Уже.
– Ну так тем лучше! – рассмеялся Карл. – В таком случае мне ничто не помешает теперь соблазнить твою Гильдемину. Давно я кошусь на нее.
– Это всем известно, государь, – улыбнулся Ангильберт.
– Ну и прекрасно! И хорошо, что ты оказался шустрее меня.
– Быть может, я нарочно… – сказал Ангильберт, потупился и тотчас предложил королю послушать свое новое стихотворение, начинавшееся со строки: «В городе Ахене, похожем на каплю святой воды…» Эта строка ужасно пришлась по нраву Карлу, и он подарил Ангильберту золотой флакончик, в котором можно было хранить и святую воду.