Карл Великий
Шрифт:
Основателем этого еретического учения был Толедский архиепископ Елипанд. Вопреки постановлениям святых отцов Вселенских Соборов о единстве, но неслиянности божественного и человеческого в Спасителе, Елипанд утверждал, что человеческая сущность в Иисусе усыновляется божественной, а значит, Иисус един в двух лицах. Елипанд был осужден за свои воззрения, но вскоре в Пиренеях, в городе Урхеле, нашелся талантливый проповедник Феликс, вставший на сторону адоптиан. Его проповеди нашли такое количество завороженных слушателей, что ересь стала стремительно распространяться по Аквитании и уже доползла до Тура, где появились спорщики, гневно доказывающие Алкуину, что нужно пересмотреть незыблемые постулаты о Святой Троице.
Король не очень-то был силен в понимании всех этих богословских тонкостей и, как ни силился, не мог постичь догмата о «единстве и неслиянности». Грешным делом, ему казалось, что и несториане по-своему правы, и ариане тоже близки к истине, и в адоптианстве он не видел особого ужаса, ведь если Иисус – воплощенный Бог Сын, то почему бы человеческой природе в нем не быть усыновленной божественной сутью? Но он был твердо уверен в одном – если святые отцы так считают, значит, так тому и быть, значит, сие есть ересь, а восстание ересей должно разорить, и искоренить, и в ничто обратить. Силою Святаго Духа. Так и в молитвах говорится.
Выслушав рассказы Алкуина о бесчинствах сторонников Феликса Урхельского, Карл облачился в гнев и дал слово немедленно искоренить злую ересь в пределах своего государства. Одновременно с подготовкой к новому военному походу в Регенсбурге готовились и к походу на еретиков. В первых числах июля, то бишь теперь – хеуиманота, здесь, в самом большом городе франков на Данубии, собрались одновременно генеральный сейм и Святейший Синод. Сейм обсудил вопросы грядущей военной кампании, а Синод окончательно определил учение адоптиан как ересь и постановил запретить Феликсу Урхельскому проповедническую деятельность. В эти дни в Регенсбург пришло ошеломляющее известие, коим подтверждались все плохие пророчества на високосный год. Новое неслыханное восстание потрясло северные пределы государства. Саксы, избрав себе для мятежа новых вождей, свергли королевскую власть в междуречье Эльбы и Везера, перебили все находящиеся там в городах гарнизоны, уничтожили сторожевой отряд франков в Вердене, разрушали христианские храмы, убивали священников и восстанавливали свои языческие капища. К ним присоединились фризы и славяне. Саксонские уполномоченные отправились к враждебным Карлу аварам для переговоров о совместных действиях против франков.
Эти ужасающие новости в пух и прах разбивали все, что было постановлено на генеральном сейме. Одно дело поход против одних аваров, другое – грандиозная война с мощной коалицией саксов, аваров, фризов и славян. К ней сейчас Карл не был готов.
Приходилось, скрипя зубами, сидеть в Регенсбурге и начинать новую подготовку к войне.
Тем более что армии Людовика и Пипина были отвлечены военными действиями в Беневенте.
– Вот она, гибель моего Гербиствальда! – сокрушался Карл. – Я знал, что это дурное знамение. Дай Бог, если все кончится только бесчинством саксов!
Но Бог не дал, чтобы только этим все кончилось. В начале витуманота, сиречь – веселого сентября, в Регенсбург прискакал молодой граф Рориго с сообщением о новой беде. В Ахене – переворот! Нечаянные подозрения в адрес Пипина-горбуна вдруг стали реальностью. Шайка каких-то негодяев соблазнила его бредовой идеей захвата власти на исконных франкских землях, именуемых Франкинзелем – островом франков. Они захватили ахенский пфальц, учредили там трон и на трон посадили Пипина, провозгласив его королем Австразии и Нейстрии.
– И ты говорила, что Химильтруда не допустит этого! – возмущался Карл, напоминая Фастраде ее слова, – Вот тебе и горбунок! Вот тебе и Химильтруда, любящая меня и франков!
Пойти на такое безумие! На что они рассчитывали? Что я буду воевать в Аварии, даст Бог, еще подохну там, как мой милый Гербиствальд, а они тем временем пригребут к рукам все, что я за свою жизнь собрал и завоевал кровью и потом своих верных друзей? О, подлые крысы! Но Химильтруда, Химильтруда-то!.. Кто может быть коварнее покинутой женщины! Только сам враг рода человеческого.
– Быть может, она выступала против, но ничего не могла поделать? – робко предположила Фастрада.
– Выступала против? Ничего не могла? Да она должна была грудь свою пронзить кинжалом и упасть поперек дороги выродка, когда он шел к самоскололенному трону! Рориго!
Расскажи, как вела себя мать проклятого горбуна.
– Она безмолвствовала, – отвечал молодой граф.
– Ага!!! Слыхали? Безмолвствовала! – закричал король, боясь, что ум его помрачится от несопоставимости воспоминаний о Химильтруде с неслыханным коварством.
– Она была как бы не в себе, – продолжал Рориго. – Мне подумалось, она была чем-то опоена.
– Вот видишь, Карл, – покачала головой Фастрада.
– Еще этот зуб, – гневно усмехнулся Рориго, вспомнив еще одну подробность увиденного и услышанного в Ахене.
– Какой еще зуб? – выпучил глаза король.
– Зуб Ифы, – ответил Рориго. – Пипин похвалялся, что у него есть острие зуба Ифы и якобы с его помощью он добьется всех своих прав на наследие короны.
В глазах у Карла потемнело. Окажись сейчас с ним рядом сын Химильтруды, он ногтями бы разорвал его на тысячу мелких пипинчиков. Карл резко сел на скамью и прикрыл ладонью глаза. С трудом пришел в себя, отдышался. Сердце бешено колотилось.
– Бедный дурачок, – сказал он, вдруг пожалев Пипина. – Доберусь я до тех шутников, которые сделали из него игрушку! Я еще узнаю, кто отпилил кончик зуба Ифы и отправил в Ахен к этому болвану! Ох, несдобровать им!
– Что ты сделаешь с ними, Карл? – затаив дыхание спросила Фастрада.
– Что с ними сделаю? – Король улыбнулся и слегка приобнял свою жену. – Я им самим отрежу кончики.
«Ну, это мне не грозит!» – подумала королева.
Не мешкая ни дня, Карл с довольно небольшим отрядом лично отправился в Ахен. В королевстве Австразии и Нейстрии, королем которого объявил себя горбатый Пипин, никто не спешил отстаивать права сына Химильтруды и, напротив, все с особенным подобострастием суетились, оказывая должный прием его отцу, а когда Карл въехал в Ахен, жители города встречали его вдвое приветливее, чем раньше. Мятежный Пипин и трое его приспешников уже были арестованы и в связанном виде представлены королю. Остальные, причем главные заговорщики, успели сбежать. А эти трое, равно как и Пипин, служили лишь пешками в их руках.