Карнавал судеб
Шрифт:
— И в такое время уезжать?! — возмутилась Бетт. — Ни в жизнь не дождетесь!
С запредельным рвением она устремилась в водоворот светских развлечений, словно хотела выжать из жизни все, до последней капли. Ким в ужасе наблюдала, как мать прожигает отпущенное ей время, седеет, усыхает, сморщивается с каждым днем… Но только с отъездом из Сан-Мигеля последнего именитого гостя Бетт согласилась отправиться, наконец, в Нью-Йорк.
Было решено, что поедут они безо всякой помпы, скромно, ведь болезнь — сугубо личное дело. Пока Бетт будет лечиться в клинике, Ким остановится в консульстве, расположенном неподалеку.
На
— Что им делать в Нью-Йорке — путаться у тебя под ногами, что ли?
Накануне отъезда он отобрал у нее все драгоценности и запер их в сейф.
— Зачем они тебе в Нью-Йорке, ягненок? Ведь это город воров!
Даже если бы Ким и всерьез решила сбежать от мужа, Тонио явно был к этому хорошо подготовлен.
В день отъезда Ким внезапно почувствовала острую тоску: ей будет так не хватать своих дорогих крошек, хоть она и собиралась звонить им ежедневно… Она будет так скучать по легкой беззаботной жизни в «Парадизе»… По Максиму. Она подумала о нем, ощутив, как болезненно сжалось сердце. Молодой галантный Максим, в чьих бездонных карих глазах светилась такая любовь к ней… Ей уже дважды приходилось прерывать его на полуслове, чтобы не дать ему признаться в своем чувстве — ведь это было бы верхом неосторожности. Впрочем, это не мешало ей мечтать о нем больше, чем следовало… Да, ей будет очень не хватать утренних встреч с Максимом!
И все же она безумно хотела уехать, вырваться из тисков Тонио и замужества, которое убивало ее душу.
Манхэттен
В течение ряда десятилетий движущими силами революционного процесса в Сан-Мигеле были в основном монтаньерос — представители горных племен, населяющих внутренние области страны. Потомки беглых рабов, они время от времени доставляли мелкие неприятности правящему режиму в ходе хоть и вялотекущей, но непрекращающейся партизанской войны. Они грабили продуктовые склады, перерезали линии электропередач, нападали на товарные поезда, следующие без охраны.
Если их ловили, то расправа была скорой и ужасной: чернорубашечники из команды Тито Дюмена пользовались дурной славой искусных палачей. Излюбленным их занятием было избиение провинившихся кнутами из буйволиной кожи и электрическими проводами, от свиста которых воздух буквально начинал петь. Поразмявшись таким образом несколько часов, заплечных дел мастера отправляли своих жертв на тот свет, а окружающий мир и не подозревал об этом…
Как однажды высказался диктатор в узком кругу доверенных лиц, небольшое кровопролитие — неизбежная цена, которую приходится платить за власть. А мятежники если и доставляли ему какие-то хлопоты, то не большие, чем слону укус комара.
Зимой 1981 года волнения стали вспыхивать и на фермах, и в городских трущобах, и даже в курортной зоне. По иронии судьбы, причиной послужило одно из самых прогрессивных начинаний госсекретаря Тонио Дюмена.
В Сан-Мигеле началась эпидемия лихорадки среди свиней. По рекомендации Всемирной организации здравоохранения Тонио издал декрет о ликвидации всего поголовья местной породы черных свиней и постепенной замене их на привозных бело-розовых хрюшек, на которых вводился повышенный налог. Иностранная фирма, подписавшая контракт на поставки, пошла на скидку в один доллар с каждого животного. Разница должна была идти непосредственно в карман Тонио, чем, разумеется, сделка была для него еще более привлекательной: кто сказал, что нельзя вершить благие дела и при этом погреть руки самому? А пока будет идти эта перестройка в свиноводстве, народным массам придется обойтись без свинины…
Если бы Тонио был ближе к своему народу, он вспомнил бы, что черная свинья считалась святыней домашнего очага, олицетворением духа Уксмэна, покровителя свиней, от которого зависел урожай, а стало быть, и благополучие семьи. Каждую Пасху, согласно древнему обычаю, происходила торжественная церемония жертвоприношения свиньи, что обеспечивало не только праздничный стол, но и гарантию того, что боги должным образом ублажены.
Однако в этом году ритуал не был соблюден. Таким образом, Тонио одним ударом лишил своих подданных традиционной пищи и оскорбил их религиозные чувства.
С каждым днем напряженность в Сан-Мигеле нарастала. Ночами воздух взрывался ружейными выстрелами, по утрам мусорщики собирали трупы убитых. И хотя власти отвечали на террор контртеррором, ряды повстанцев росли. В партизанскую войну втягивались священники, крестьяне, интеллигенция, ремесленники, торговцы, а позднее и иностранные волонтеры — добровольцы, хлынувшие в Бенедикту в надежде на настоящую, полноценную революцию.
Даже в «Парадизе», разместившемся высоко над городом, были слышны крики толпы и грохот взрывов «коктейля Молотова».
«Достаточно, чтобы помешать послеобеденному отдыху…» — мрачно отмечал Тонио.
Зато в клинике Карнеги, где лежала умирающая Бетт, ничто не нарушало царящей там тишины.
До сих пор ни один метод лечения не дал никаких положительных результатов: болезнь оказалась очень запущенной, объяснил доктор Осборн — невысокий и полный деловитый человек, напомнивший Ким доктора Фрэнкла. Он мог быть пугающе прямолинеен и не скрывал, что Бетт быстро приближается к своему концу.
— Ей надо было начать лечиться много месяцев назад, — ворчал он.
— Я знаю, — откликнулась Ким, — но она хотела в последний раз как следует поразвлечься.
Доктор пожал плечами:
— Не слишком-то много удовольствия могла она получить: ее должны были мучить сильные боли.
— Моя мать очень волевая женщина. Так что же теперь?
Как заявил ей врач, оставался только один выход: пересадка костного мозга в сочетании с лучевой терапией может в случае удачи замедлить развитие болезни. Лучше всего было бы пересадить совершенно идентичную субстанцию — например, от близнеца, если бы таковой у Бетт имелся. Но, к сожалению, это был не тот случай.
— Какая ирония судьбы… — поразилась Ким. — Я сама мать близнецов.
Другая возможность, с меньшей надеждой на удачу, — пересадить костный мозг от ближайшего родственника: родителей, брата или сестры. Доктор Осборн просмотрел медицинскую карту Бетт.
— Ваша мать указала, что у нее нет никого из близких. Насколько вы знаете, так оно и есть?
Насколько она знала — да, хотя и не могла бы поклясться в этом. На самом-то деле она имела весьма смутное представление о подноготной своей матери… Почти такое же смутное, как и о своем отце.