Карта хаоса
Шрифт:
За следующие недели они проверили шаг за шагом все этапы изготовления вакцины, в то время как Ньютон, выпущенный из заточения, вертелся у них под ногами, с очевидностью доказывая, что здоровье его ни в малой степени не пострадало, но даже не пытался совершить чудо, которое бы потрясло общество. На бумаге все выглядело безупречно. Проклятый вирус должен был сработать. Так в чем же дело? Они попробовали модифицировать штамм, но ни один из полученных вариантов не внушал такого доверия, как первый. Все свидетельствовало: они синтезировали правильный вирус, единственно возможный для подобных целей. Уэллс отчаянно искал ошибку, не желая смириться с поражением, а вот его коллеги, включая Джейн, начали подумывать, что сама теория, на которой основывался эксперимент, была некорректной. Однако Уэллс выходил из себя при малейшем намеке на это. Он не мог позволить себе проиграть, не
Однажды утром Уэллсы получили от Чарльза Доджсона приглашение на чай. За последние месяцы они обменялись несколькими письмами, в которых старый профессор любезно интересовался их успехами, но Уэллс на его вопросы отвечал уклончиво. Он решил ничего не говорить Чарльзу, пока не синтезирует вирус, не введет его Ньютону и не удостоверится, что вирус действует. Тогда он напишет учителю либо позвонит по перчатке-коммуникатору и пригласит в гости, удостоив чести быть первым ученым, не из числа сотрудников лаборатории, которому сообщит, что добился своего. Но Ньютон вопреки ожиданиям не исчез, поэтому Чарльзу Уэллс так и не позвонил. И вот пришло приглашение от него самого. Джордж сперва решил отказаться под пристойным предлогом, поскольку пребывал в ужасном настроении и меньше всего ему хотелось сейчас признаваться учителю в своей неудаче; но Джейн сказала, что, возможно, старый друг посоветует им что-нибудь дельное. Кроме того, Чарльз по-прежнему жил в колледже Крайст-Черч, где когда-то учился Уэллс. А вдруг воспоминания, связанные с этими благородными стенами, вдохнут в него новые силы, не говоря уж о том, что супруги смогут прогуляться по чудесным окрестностям – всегда ведь полезно подышать свежим воздухом. Короче, Уэллс принял приглашение – скорее, чтобы не спорить с женой, чем по собственному желанию. Он не стал возражать, и когда она предложила взять с собой собаку, так как Ньютон, оставаясь один взаперти, обычно развлекался тем, что раздирал подушку, книгу или любой другой предмет, по оплошности не убранный хозяевами подальше от его зубов. Итак, холодным январским вечером орнитоптер доставил супругов к дверям колледжа, где Чарльз уже поджидал их, так что ветер от винта летательного аппарата растрепал его седые волосы.
Когда орнитоптер снова поднялся в небо, Уэллс и Чарльз несколько секунд молча глядели друг на друга как люди, дождавшиеся рассвета, чтобы драться на дуэли, а потом дружно расхохотались. И крепко обнялись, похлопывая один другого по спине и словно помогая согреться.
– Мне очень жаль, Чарльз, что ты проиграл дебаты, – не мог не сказать Уэллс, когда они наконец расцепили объятия.
– Да не о чем тут сожалеть, – ответил Чарльз. – Ведь и я не стал бы мучиться угрызениями совести, случись проиграть тебе. Каждый из нас считает, что ошибается противная сторона, но мне достаточно и того, что ты веришь, будто мое заблуждение относится к числу самых блестящих.
Уэллс весело улыбнулся, подтверждая, что и сейчас не отказывается от своих слов, а уж Доджсон может истолковывать их как ему угодно. Мимоходом Уэллс отметил про себя, что профессор почти не заикается.
– Ты прав, Чарльз, – ответил он, – и я не смог бы выразить это лучше.
Затем Доджсон с большой симпатией поздоровался с Джейн и объяснил с должными извинениями, что его супруги Плезенс нет дома, так как в эти часы она проводит занятия в колледже. Но если ученики не слишком ее задержат, она еще успеет повидаться с гостями.
– А это кто у нас такой? – обратился профессор к собаке, которая в ответ завиляла хвостом.
Прежде чем Уэллс успел объяснить, что щенок – живое напоминание о его неудаче, Джейн сказала:
– Его зовут Ньютон, и он живет у нас вот уже пять месяцев.
Чарльз опустился на колени и мягко коснулся белого пятна на лбу щенка, нашептывая тому на ухо что-то, что только один Ньютон и мог услышать. Обменявшись с собакой тайными признаниями, Доджсон встал, пригладил руками растрепавшиеся волосы и через маленький садик повел гостей к своему жилищу, расположенному рядом с башней собора. В одной из самых просторных комнат, где стены были оклеены обоями с огромными подсолнухами размером с торт, робот-слуга уже расставлял чайный сервиз на чудесном резном столе, вокруг которого стояли четыре чиппендейловских [8]
8
Имеется в виду стиль, получивший свое название по имени знаменитого столяра-краснодеревщика Томаса Чиппендейла (1718–1779), имевшего в Лондоне свою мастерскую.
– Как вижу, ты по-прежнему не можешь удержаться от соблазна перепрограммировать своих роботов, Чарльз, – усмехнулся Уэллс.
– Понимаешь ли, таким образом я придаю им некую индивидуальность. Меня просто тошнит от скучной программы, которую закладывают в них на заводе, – с улыбкой пояснил профессор. Потом, обращаясь уже к роботу, добавил: – Большое спасибо, Роберт Луис. Никто не сумел бы расставить чашки вокруг сахарницы лучше тебя.
Робот поблагодарил за похвалу, и им даже показалось, что он покраснел, хотя, вне всякого сомнения, это было лишь еще одним нововведением Чарльза в изначальную программу. Уэллс весело тряхнул головой, а Роберт Луис, потрескивая коленными шарнирами, последовал к двери и занял там свое место в ожидании новых приказаний.
У биолога тоже был робот-слуга модели R.L.6 завода “Прометей”, но ему и в голову не пришло бы дать тому имя, соответствующее буквам заводской марки, и уж тем более – вскрыть его черепную коробку, вложить туда душу циркового акробата и провести соответствующую настройку. А вот Чарльзу, само собой разумеется, пришло. Он не мог принять вещи такими, какими их получил, он должен был непременно все переделать, подлаживая под собственные вкусы и предпочтения. Именно поэтому в свое время Уэллс выделил его среди прочих преподавателей.
Пока Чарльз вместе с Джейн заканчивал накрывать на стол, Уэллс воспользовался случаем, чтобы побродить по комнате. Здесь были собраны самые современные технологические артефакты. Он увидел подогреватель пищи, самопишущую рукавицу, излучатель тепла и даже мышь-пылеглотатель с открытым брюхом, словно Чарльз подверг ее вивисекции, о чем потом забыл или просто отвлекся, так и оставив стоять на столе. Были в комнате и другие предметы, которые позволяли обнаружить новые грани незаурядной профессорской души: несколько старинных игрушек и коллекция музыкальных шкатулок на отдельной полке. Уэллс подошел к ним и погладил одну за другой, точно задремавших кошек, но не осмелился открыть крышки – ему не хотелось выпускать на свободу ни музыку, ни крошечную балерину, наверняка лежащую внутри. В глубине комнаты тяжелая штора отделяла благородную часть помещения от terra ignota [9] – лаборатории профессора.
9
Неведомая земля (лат.).
Уэллс оглядел стены, украшенные несколькими рисунками самого Чарльза, которые иллюстрировали книги по математической логике, написанные для детей. Несмотря на то что книги были пронизаны духом игры, Церковь, которая всегда охотно поощряла эксцентричные выходки Доджсона, благословила их, так как полагала, что они помогают детям с малых лет развивать интеллект. И тем не менее, опасаясь нанести вред своей научной репутации, Чарльз проявил осторожность и публиковал книги для детей под псевдонимом Льюис Кэрролл. Большую часть этих сочинений он написал, сидя под деревом на берегу Темзы, в нежных лучах весеннего солнца, поскольку имел привычку совершать прогулки по реке на лодке. В годы учебы Уэллс не раз имел счастливую возможность сопровождать его.
– Садись рядом, – сказал ему однажды профессор, – и вообрази что-нибудь, что не имело бы абсолютно никакой практической пользы.
– Никакой практической пользы? – переспросил Уэллс, устраиваясь под деревом. – Нет, боюсь, у меня не получится. Кроме того, какой в этом смысл?
– О, смысла в этом куда больше, чем ты думаешь. – Чарльз улыбнулся и, заметив сомнение на лице ученика, добавил: – У меня есть вещь, которая, пожалуй, тебе поможет.
Он вытащил из кармана куртки барочную фарфоровую табакерку – крышка у нее открывалась как у карманных часов, если нажать на пружинку. В табакерке лежала горка тонкой золотистой пудры. Уэллс поднял брови: