Картонная мадонна
Шрифт:
–Да, – удовлетворенно протянула гостья, – вы именно он, избранник…
Иванов невольно подался вперед, первое неприятное впечатление улеглось, он был заинтригован.
–Я только что прочла вашу последнюю статью…– почти буднично заговорила гостья, – Как волшебны ваши слова о символах. Вы очень чутки. Но я могу открыть вам больше. Я могу рассказать вам о скрытых символах иных миров, иных вселенных.
Дама вдруг молниеносно оказалась у ног Иванова, схватила его пальцы, сжала – утопила в своей пухлой руке. И – словно вобрала Вячеслава в себя ставшими вдруг бездонными глазищами. Иванов растворялся…
–К тем вселенным нет дороги, кроме как через тайные знаки…– зашелестел обволакивающий голос, – Они встают в сновидениях… они как грезы… Они – семена Сущего… Предвечного… в них замкнуты все силы света… они – гонцы… в них – благовестие…
–Кто вы, зачем? – выдавил из себя Иванов, и вдруг, совершенно неожиданно, не сдерживая себя, пожаловался, – Мне снилось, что она разверзла мне грудь… – Вячеслав истерично зарыдал.
Дама ничуть не смутилась, напротив – торжествующе подняла указательный палец, завилась, зашелестела.
–Посвящение! Вы прошли посвящение!
Вячеслава стало мутить.
–Признайтесь,– впивалась гостья, – Не бойтесь. Я проводник… Я соединяю миры, живые и мертвые…
–И… мертвые? – пролепетал, обмирая, Вячеслав.
Гостья кивнула. В голове Иванова все закачалось, засвистело и понеслось вихрем в какой-то безумный черный туннель с тонко горящей вдали звездой.
***
Почему нужно являться именно к полуночи? Лиля терялась в догадках. Это было довольно хлопотно – надо заранее условиться с извозчиком, чтобы ехать в такую даль. Но главное – что сказать матери?
Среда. Лиля собиралась на Башню.
Ради этого визита она прикупила новое платье – шить было некогда, а то, что имелось, не выдерживало критики. В чем следовало являться в такое место, Лиля понятия не имела. Но с большим трудом приобретенное в магазине коричневое платье казалось ей вполне приличным.
–Ты похожа в нем на гувернантку, – резюмировала мать, открыв дверь в ее комнату, когда Лиля облачилась и встала перед зеркалом.
Мать как будто умела просачиваться сквозь щели и замочные скважины в самую печень!
Лиля огорчилась. Но новое платье, даже невзрачное, все лучше старого…
–Сегодня вечером мне нужно уехать.
–Что это значит?
Лиля сжала губы и продолжила заниматься собой.
–Не смей делать такое лицо! Не смей так разговаривать с матерью!
–Но я молчу.
–Не смей так молчать! Я вижу тебя насквозь! Признайся, у тебя появился… мужчина?
Последнее слово мать словно выплюнула, вложив в него весь накопившийся за годы одиночества яд.
Лиля улыбнулась, как показалось матери – издевательски, покачала головой.
–Тогда что же?
–Мама. Я пишу стихи… и…
–Стихи! – голос матери зазвенел, – Да ты посмотри на себя!
Лиля стала срывать платье – пуговицы сопротивлялись.
–А что такого, мама? Разве я хуже? Меня хвалят… и даже очень – прочти!
Она схватила со стола письмо Волошина и сунула матери. Та с саркастической ухмылкой пробежалась глазами.
–Не будь такой доверчивой. Какой-то фигляр…
Нет, все, хватит!
–Мама. Мне нужно собраться. А теперь прости.
Лиля вытолкала ее и захлопнула дверь.
Постояла, слушая, как мать, шаркая и шумно причитая, уходит в свою комнату. И кинулась к сумке. В ней лежала купленная еще вчерашним днем в магазине «Бриллианты ТЭТ'а» коробочка. Лиля извлекла грошовое колье с фальшивыми «бриллиантами» в три рубля ценой и застегнула на шее. Колье искрилось, как настоящее, Лиле было неуютно в нем: украшений она не носила. Но так, по крайней мере, она уж точно не походила на прислугу.
***
Выехала раньше – как только сгустились сумерки. Извозчик не спеша вез ее по вечернему Петербургу. Пока выбирались из «керосинового» района, по тротуару все бегали фонарщики с лестницами и шестами на плечах, зажигали фонари тлеющим фитилем.
Вот остались позади «газовые» улицы. Вот стали приближаться к «электрическому» центру.
Лиля впервые ехала по Петербургу в столь поздний час. Фасады многоэтажных домов на Невском сплошь были увешаны рекламными вывесками. Все здесь горело огнями, поражало великолепием, неожиданной для Лили толкотней. Огромные зазывные вывески у кинематографа сообщали о новинках кино – толпы счастливых и нарядных людей вываливали на улицу после сеанса. Большие стеклянные витрины дорогих магазинов переливались всеми цветами электрической радуги, а за их стеклами шло настоящее представление: двигающиеся механические манекены невольно задерживали взгляды прохожих, а иные витрины собирали целые толпы.
Проехали мимо оживленных театральных разъездов, мимо ресторанов, кабаре и игорных домов – Лиля смотрела во все глаза на мужчин и женщин, кажущихся ей безумно богатыми и безумно беспечными. Каждое освещенное окно рассказывало свою историю. Здесь – смеется целая компания, а один, тот, что скалит зубы, мучительно ревнует женщину, что целуется с кем-то на балконе. Здесь двое упоенно танцуют вальс-бостон, и у партнерши – бог мой – короткая стрижка! А вот солидные мужчины молча дымят сигарами и пьют вино, официант обслуживает их сверх всякой меры, смотрит искательно. А вот целый выводок элегантных девушек в меховых накидках садится в блестящий автомобиль и кричит: «К Кюба»!».
Удивительно, сколько жизни в ночном городе!
–Билетные! – поделился с Лилей извозчик, провожая взглядом автомобиль с девицами, – Вот где заработок! Только тута свои дежурют, чужой, как я, не сунься – морду враз начистят. А, говорят, скоро билетики-то отменят. Мне братан сказывал. А он урядником у нас, – Извозчик ударил кнутом лошадь, – Но, залетная!
Лиля поняла не сразу.
Наконец, подъехали к доходному дому на Таврической. Она расплатилась. Почему-то извозчик посмотрел на нее с жалостью, будто хотел что-то сказать. Но передумал, и залетная умчалась.