Картонная мадонна
Шрифт:
До полуночи нужно было еще ждать. Лиля, прячась в тени, встала у Башни, от нечего делать вглядывалась в окна и зябла, больше от волнения. Шестой, подкупольный, этаж светился вовсю. К дому на извозчике подъехал чернявый молодой человек в белом фартуке официанта, выгрузил большой короб с надписью «ВЕНА, ужины на заказ» и поволок короб в парадное.
Затем стали съезжаться гости.
Лиля совсем оробела. Как она явится в незнакомый дом, ночью, такая непохожая на этих элегантных людей? А что, если ее сразу же развернут? Где искать извозчика? Ужас! И почему она не расспросила Волошина обо всем подробно? Скорей бы он приехал!
Гости зачастили, Лиля уже не успевала рассмотреть фигуры и лица. Наконец, решилась, пересекла дорогу и открыла дверь парадного под скульптурами атлантов.
Освещение лестницы было обильным: Лиля загляделась на бра и светильники, на огромный ковер под ногами, на голландскую изразцовую печь, на широкую мраморную лестницу с чистой дорожкой, на телефонный аппарат, стоявший на гладком столике, на плетеное кресло рядом…
–Позвольте ваше пальто! – обратился к ней швейцар, – Или хотите снять наверху?
Швейцар открывал двери всем входящим, а в промежутке сидел на маленькой табуретке. Вот и сейчас он приподнял перед Лилей фуражку с золотым околышем и протянул руку, готовый помочь.
Лиля разрешила снять с нее пальто, оно перекочевало на большую вешалку в глубине вестибюля.
–Я в квартиру двадцать четыре.
Швейцар кивнул, подвел ее к двери лифта и нажал на кнопку.
–С пятого этажа пешочком-с.
Лиля вошла в лифт, он плавно понесся вверх.
***
В квартире №24 было шумно. Лиля поднималась по лестнице, чувствуя запахи табака и пудры – на площадке у мраморных статуй трех богинь томно курила женщина в вечернем платье и жемчужной нитке, а мужчина во фраке пожирал ее глазами. Лиля поздоровалась.
–Интересно, – хмыкнула женщина на Лилины «бриллианты».
Лиля холодной рукой дернула колокольчик. Дверь открыла горничная с гладкой прической.
–Прошу, – сказала она сухо и пропустила Лилю в переднюю.
Лиля обрадовалась, что ничего не нужно объяснять прислуге, прошла, заметила вешалку с множеством пальто, особняком висела облезлая меховая накидка. Свет коридора был приглушенный.
–Прошу, – пригласила горничная снова.
Лиля пошла за ней. Стены украшали картины, среди них – огромный, в рост, портрет дамы-львицы в траурной раме. Лиля невольно задержалась у портрета.
–Вам сюда, – горничная указала на дверь, за которой слышалось чье-то заунывно-ритмичное чтение.
В дверь снова позвонили, горничная пошла открывать.
Лиля разглядывала портрет, отступив в небольшую нишу коридора. Сказать по правде, она медлила, все надеялась, что вот-вот появится Макс и возьмет ее под опеку. И тут, из ниши, Лиля вдруг увидела, как в квартиру стремительно вошла, почти ворвалась стройная женщина.
–Постойте, к нему нельзя! – неслась за ней горничная, но женщина не обращала внимания.
Лиля посмотрела им вслед: незнакомка была в темном облегающем платье, в шляпке с вуалью, из-под шляпки вились блестящие медно-красные локоны.
Обе скрылись за поворотом коридорного лабиринта. И тут, наконец, появился Макс.
…Он сам открыл незапертую входную дверь, повесил шляпу на вешалку, вид у него был озабоченный.
–Максимилиан Александрович! – обрадовалась Лиля.
–О! – изумился Волошин, – Что же вы прячетесь? Пойдемте, пойдемте!
Взял Лилю за плечи, подвел к двери в гостиную и распахнул ее.
Гостиная была полна народу. Кто-то стоял, кто-то сидел в викторианских, обитых гобеленом, креслах, кто-то полулежал на многочисленных подушках прямо на полу. В комнате горели десятки свечей, от них пахло медом, воском и сладким запахом индийских ритуальных курений.
Все лица были обращены в центр гостиной, куда-то вниз. Оттуда – от пола – шел отрывистой, гнусавый, будто лающий, голос:
–Верю, дерзкий! Ты поставишь по земле ряды ветрил. Ты своей рукой направишь бег планеты меж светил. И насельники вселенной, те, чей путь ты пересек, повторят привет священный: будь прославлен, человек!
Раздались аплодисменты, впрочем, довольно прохладные. Макс продвинул Лилю чуть вперед, и из-за спин она увидела мужчину, сидящего на ковре с видом маленького Бонапарта.
–Брюсов, – шепнул Лиле Волошин, – издатель «Весов». Весь в хлопотах – журнал закрывается. Поэт он хороший. Но слишком изнуряет себя: пишет каждый день определенные часы, горд собой ужасно. Жаль его.
Лиля узнала Брюсова: к этому широкоскулому, похожему на купца-азиата, редактору несколько месяцев назад она носила свои стихи. Отверг, не объясняясь, сказался занятым. Но Лиля хорошо запомнила его оценивающий взгляд.
–Валерий Яковлевич, пишите прозой! – насмешливо произнес молодой человек, чем-то напоминающий пасторального пастушка, он лениво жонглировал апельсином, – Не грешите поэзией.
На «пастушка» зашикали – Брюсов поднялся, казался задетым.
–Городецкий. Ревнив ко всем, особенно к тем, кто обласкан хозяином, – шепнул Лиле Макс.
–А мне ваши стихи нравятся! – сказал жеманный, щуплый человек в годах, с мечтательными, чуть скошенными глазами навыкате и пунцовым, точно крашеным помадой, ртом.
–Кузмин… – шепнул Волошин, – Что о нем сказать, чтобы не смутить вашу невинность? А, знаю! Прекрасно поет.
Рядом стоял мужчина лет сорока с зализанными на пробор волосами.
–Стихи не должны нравиться – они должны пленять! – возразил он Кузмину.
–Костя Сомов, отличный портретист…– продолжал сообщать Макс.
–Да вы его не слушайте, – вступился импозантный джентльмен, – в ваших стихах есть ощущение полета в неизведанные пропасти будущего. Эта оглушенность сознания, обнаженность закаленных нервов, которая превращает человеческий мозг в аппарат…