Картонная пуля

Духнов Александр

— Что? Какого Апполинарича?

Меня разбудил звук Катиного голоса.

— Я что — спал?

— Почему?

— А… Показалось, что уснул за рулем и снова вижу тот же сон. А Апполинарич — это тоже из того сна. Так хирурга звали. Такой хирург действительно существует, я проверял. Только его не Апполинаричем зовут… В общем, смерть была неизбежной, и я решил ее обмануть. Подставить вместо себя под нож другого человека. Смерти-то какая разница? С точки зрения физики — это же всего лишь обмен энергий. Тем более, что мы с тем человеком даже похожи… И все получилось. А

еще я был почти уверен, что и тебе угрожает опасность…

Я замолчал. Когда я стрелял в товароведа в испорченных колготках, я не только хотел предотвратить крик, но и сознательно обменивал ее жизнь на Катину. Сознательно — ничего себе словечко. Может, бессознательно? Что есть реальность молитвы? Я почти просил, неизвестно Кого, чтобы Он взял одну ненужную мне жизнь вместо другой — нужной.

— Думаешь, я сумасшедший? — усмехнулся я, выезжая на обочину и тормозя.

— Нет. В крайнем случае мы оба сумасшедшие… Что ты делаешь?..

— Не могу больше, — сказал я.

Я начал целовать колено выставленной ноги, спускаясь вниз, к пальцам. Никогда в жизни мне не приходило в голову целовать подошвы чьих-то ног. Они пахли горячим солнцем Африки, травой, прибрежным песком, и… ветром, омывающим финиковые рощи.

— Что ты делаешь? — испугалась она. — Грязные же!..

— Кто грязные? Что грязные?.. Как здорово! — пробормотал я. — Как будто, ты не по земле, а по воздуху ходишь. Твои ноги пахнут ветром.

Мои обезумевшие после шестидесятилетней жажды губы совершили обратное путешествие по ноге и, перевалив через холм колена, спустились к другому месту… Все смешалось — жизнь, смерть, сон… Для всего есть ловушка. Для воды — ведро, для ветра — стена. Даже для света есть ловушка. Есть такие звезды с плотностью вещества сотни тонн в кубическом сантиметре — они свет от себя не отпускают. А для человека ловушка — любовь. В этом капкане жизнь, смерть и сон взбиваются в коктейль…

— Миш, — почти простонала она. — Подожди…

— Что?

Она сняла ногу с панели, приняв вид школьницы на уроке математики.

— Подожди, — повторила она, озираясь по сторонам. — Я здесь была один раз… Видишь впереди домик. Там поворот. Если проехать километра два в сторону, там есть очень красивое озеро в лесу. Там, наверное, нет никого — довольно глухое место.

— Ты когда там была? — уточнил я, с сожалением отрываясь от Катиной правой ноги и заводя мотор.

— Лет пять назад. Мы с классом приезжали…

Как забавно: оказывается, еще пять лет назад твоя девушка училась в школе, получала двойки и выезжала с классом любоваться пейзажами, а сколько лет прошло с тех пор, как закончил школу я? Лучше не считать, потому что до смерти осталось гораздо меньше… Ее ноги пахнут ветром юности, этот ветер и меня перенесет в страну вечной юности, где я буду жить рядом с ней до самого конца.

— Там за это время, небось, дач понастроили, — пробурчал я, чтобы хоть чуть-чуть замаскировать проступавшее изнутри счастье.

…Положим, до озера оказалось не два километра, а все пять. Зато никаких дач. И людей. Вообще-то местность была не хуже, чем в Африке. Впечатление портило только сознание

того, что где-то рядом, невидимый отсюда, дымит трубой искитимский электродный завод. Конечно, кому как, но лично мне для счастья никаких электродов не надо.

Окруженное березами, озеро смирно лежало в ложбинке.

— Искупаемся? — предложила Катя.

— Обязательно. Надо запомнить вкус русской воды.

Мы купались долго, раздевшись донага.

— Поплыли к тому берегу, — позвала Катя.

— He-а. Неохота.

Не хочу от берега до берега. Могу, но не хочу — скучное, утомительное занятие.

На берегу Катя по-собачьи мотала головой, стряхивая воду с волос. Я достал из кучи своей одежды два пистолета — толяновский ПМ и «Беретту» с глушаком. Насчет «пээма» ничего не могу сказать, а «Беретта» точно любит и умеет убивать. Все-таки нукусский Межид выразился весьма удачно, если я запомнил его зловещую формулировку на всю жизнь… Если из каждого произведенного на свет пистолета убили хотя бы одного человека, по земле разгуливали бы только зверьки да паучки. Про «пээм» опять-таки не могу ничего сказать, а «Беретта» всяко свой план смертельных убийств перевыполнила. Я с удовольствием запустил в озеро оба ствола вместе с их кровавой историей. В одной из сумок еще лежит старый ТТ, уж не знаю, почему я и его здесь не захоронил? Все равно рано или поздно с ним придется расстаться — в самолеты с оружием не пускают. Но впереди еще несколько дней на земле — мало ли что…

Древние греки не просто так придумали историю про то, как Одиссея пришлось привязывать к мачте, чтобы он не сбежал к девкам. Я потянулся к Кате…

— Подожди, — сказала она. — Как дверцу открыть?

— Вон ключи, в замке зажиганья.

Я ее понял, я бы и сам еще раз взглянул…

С трудом вытащив красную клеенчатую сумку из кузова, Катя опрокинула ее вверх тормашками и на траву повалились разноцветные пачки денег — баксы, рубли, марки, пиастры…

Прежде не приходилось слышать, чтобы Катя ругалась:

— Твою мать!.. Никогда столько не видела! Даже в кино.

— И я.

— Сколько здесь? Миллион, есть? Если в баксы перевести…

— Два-три наберется. Надо посчитать…

— Потом посчитаем… Иди сюда…

Мы занимались этим прямо на деньгах. Не знаю, сколько прошло времени. Мы перепробовали все. Теоретики этого дела на основе наших упражнений могли бы, наверное, к Камасутре приписать пару глав. Вообще-то я не читал, но вряд ли там имеется само предположение, что сексом можно заниматься на берегу лесного озера на куче денег.

Потом мы просто лежали. Катя лениво перебирала попадавшиеся под руку пачки.

— И все-таки жалко…

— Чего жалко? — переспросил я.

— Я прямо как в анекдоте. Мальчик плачет. Дяденька его спрашивает: «Чего ревешь?» «Десять копеек потерял». «На тебе десять копеек и не реви». А он все равно ревет. «А сейчас-то чего ревешь?» «А если бы, — говорит, — я те десять копеек не потерял, то сейчас бы двадцать было». Жалко вторую сумку.

— Да не стоит переживать.

— Да я знаю, что не стоит, а все равно жалко. Это жадность, да?