Картонные звезды
Шрифт:
Появись передо мной из утреннего тумана этакая растопыренная фигура, изъясняющаяся по-немецки в южных джунглях Северного Вьетнама, я бы, наверное, без промедления наделал в штаны. И четверо ночных путешественников тоже были поражены моим хитрым фортелем до полного остолбенения. Четырьмя похожими на мухоморы фигурками они застыли в полном замешательстве, не решаясь даже шевельнуться.
«Обычные крестьяне, — удовлетворенно подумал я. — Их точно староста послал что-то отнести на рынок ни свет ни заря, а мы тут с ними в «Зарницу» играем. Вот идиоты-то!»
— Хай, — выкрикиваю я навязшее на зубах американское приветствие и, чтобы сгладить неловкость момента, моментально повторяю его по-русски, — здравствуйте, товарищи!
Стоящий впереди всех вьетнамец тут же обернулся и что-то негромко сказал своим спутникам. При этом он легким движением плеча, будто случайно, сбросил наземь свой конец шеста. Тут же, почти мгновенно, присел на корточки и сделал движение, будто вновь старается поднять его. Мои ноги непроизвольно понесли меня вперед. (Ну как же, надо помочь людям.) И вдруг я увидел, что из тючка, висевшего на палке, самый что ни на есть обычный крестьянин ловко извлекает что-то очень напоминающее автоматическую винтовку. И мало того, что извлекает, так еще и очень ловко вскидывает ее к плечу. Расстояние между нами было не более пятнадцати метров, и по идее, и я мог бы легко попасть в него из своего пистолета… Вот только он торчал у меня за спиной, а винтовочный ствол уже смотрел мне прямо в грудь. Далее все происходило очень и очень быстро, так быстро, что и описать эту быстроту никак не возможно. Моя правая рука все же метнулась назад и цепко схватилась за рукоять «ТТ». И я, разумеется, попытался выдернуть его оттуда с такой силой, что потерял равновесие и с жутким хрустом завалился на бок. И в ту же секунду барабанный грохот нескончаемой пулеметной очереди расколол предрассветную тишину. Рискуя получить пулю от своего же собрата, я все же вскочил (не в полный рост, разумеется, а только на корточки) и, вытянув руку с пистолетом в сторону лжекрестьян, принялся лихорадочно выискивать их прицельной мушкой. Вокруг было подозрительно тихо, и я, не выдержав пытки неизвестностью, громко позвал невидимого Щербакова.
— Я здесь, — немедленно откликнулся тот, — за камнем лежу.
— Что же ты лежишь-то? — нервно спросил я, не спуская взгляда с покошенной пулями травы. — Давай сюда двигай.
— А у меня патронов больше нет, — спокойно и даже флегматично отозвался тот. — Вот я тут и прячусь. А у тебя-то патроны есть?
— У меня есть, — пробормотал я, бочком смещаясь в сторону его голоса, — только ни одной цели не видно.
— Я им в самую кучу дал, — тут же похвастался Толик. — Прямо на форшмак всех порезал.
— А что же не вылезаешь? — принялся подначивать я его.
— Боюсь…
Других вопросов после этого у меня больше не имелось. Забежав за обломок скалы, откуда несся его голос, я увидел, что мой напарник стоит на коленях и торопливо роется в своих карманах.
— Где-то ведь был у меня один патрон, — при этом повторял он, раз за разом лихорадочно выворачивая свои карманы, — я же помню, что был.
Наконец искомый патрон был обнаружен, и Щербаков, тихо, но самозабвенно матерясь, зарядил им почти бесполезный пулемет.
— Я хотел остановиться, точно тебе говорю, — повернул он ко мне совершенно невменяемые глаза, — да палец, сука, словно приклеился. А ты молодец, — хлопнул он меня по плечу, — вовремя сообразил. Как ты ловко от пули этого бандюка уклонился. Прыг и нету тебя. Ну, пошли, посмотрим, что там и как.
Взяв оружие наизготовку, мы осторожно высунули головы из-за камня и еще как минимум минуту всматривались и вслушивались в ползущие вокруг нас редкие клочья тумана.
— Ладно, пошли, — двинулся я вперед. — Если кто из них и живой остался, то точно уже успел уползти. Что им тут светило? Под следующую очередь попасть? Они же не знали, что у тебя один только патрон и есть.
Искать противников нам долго не пришлось. Буквально через десяток осторожных шагов я заметил торчащие из травы чьи-то грязные ступни. Страх подвергнуться внезапной атаке был столь силен, что я не выдержал. Встал на четвереньки и медленно пополз к этим ногам, не опуская, впрочем, ствол пистолета ни на секунду. Вот и первый убитый. Убитый ли? Вопрос архиважный, как часто говаривал вождь мирового пролетариата. Отстегиваю от воротника английскую булавку (просто незаменимый инструмент для протягивания в трусах лопнувшей резинки) и с размаху втыкаю острие в пятку лежащего. Все спокойно, никакой реакции. Движемся дальше. Вот еще двое. Пули так исхлестали их тела, что сомнений в том, что они мертвы, нет никаких. Но где же четвертый? Приподнимаюсь чуть выше и вижу тело последнего диверсанта, лежащего чуть поодаль от остальных. Лежит он лицом вниз и рук его не видно, поскольку они у него прикрыты телом. Это не есть хорошо, это есть очень даже плохо.
— Эй, ты, — кричу я ему по-английски, — вставай, паскуда. Не встанешь на счет три, буду стрелять.
Стрелять я конечно же не намерен, ибо патроны жалко, но обозначить непреклонную решимость так поступить я просто обязан. Лежащий человек на мои слова никак не реагирует. То ли он действительно убит, то ли просто английского не понимает. Нервы мои натянуты до предела, аж зубы клацают.
— Толик, — прошу я, — стукни-ка этого духа прикладом по голове. Какой-то он подозрительный. И дырок от пуль на его рубахе не видно. Может, он просто притворяется?
Щербаков недовольно сопит и поступает гораздо проще. Он поднимает пулемет, прицеливается и нажимает на спуск. От удара тяжелой русской пули тело раненого (все-таки только раненого) изгибается дугой, и он начинает биться в конвульсиях. Не в силах наблюдать весь этот ужас, я тоже дважды стреляю. Вьетнамец обмякает и в последнем рывке сжимается в совсем маленький клубочек. А из выброшенной в сторону руки выкатывается шарик американской ручной гранаты (вот он, сон-то в руку!). Я бросаюсь грудью на ничего не понимающего Толика, и мы с ним катимся в какую-то ямину, стукаясь головами о проклятый пулемет.
Бам-з-з-з! Дым, вонь, звон в ушах.
Жив ли я? Нет, кажется, жив!
Стряхиваю с себя увесистую тушу Щербакова и поднимаюсь на ноги. Ощупываем друг друга, словно не веря в то, что легко отделались. Но, кажется, все обошлось. Делаю несколько неуверенных шагов и тут чувствую, что моя левая нога почему-то мокрая. Приседаю и осматриваю сапог. Господи, спаси и помилуй! От сапога остался только верх, подметка же, вместе с каблуком, исчезла.
— Во, гляди, — поднимаю я ногу на манер метящей столб собаки, демонстрируя напарнику свои голые пальцы, — добегались, называется.
Мы приглушенно гогочем, словно пара домашних гусей, только что избежавших длинного поварского шампура. Вокруг нас валяются трупы, в воздухе еще чувствуется кислый запах сгоревшей взрывчатки, а мы смеемся. Смех нас одолевает до тех пор, пока из лагеря не прибегают разбуженные стрельбой офицеры. Одеты они кто во что, но оба грозно размахивают своими пистолетами. (Более бестолкового оружия в жизни не встречал.)
— А вы говорили, — все еще давясь от хохота, бормочет Щербаков, размахивает пулеметом словно палкой, — что никаких парашютистов нет! Гы, гы, гы, а мы их тут целую кучу, гы, гы, наклали-и-и.