Картонные звезды
Шрифт:
Поздним вечером, вместо того чтобы идти на ручей купаться перед сном, Щербаков принимается сосредоточенно чистить совсем позабытый им пулемет, пристроившись у света керосиновой лампы. Разбирает его чуть не до последнего винтика и тщательно умасливает каждую деталь, перед тем как поставить ее на место. Закончив с оружием, он принимается протирать и каждый патрон, перед тем как зарядить его в диск. Увлеченный его примером, я отыскиваю свой запыленный и уже начавший «цвести» пистолет и присаживаюсь рядом с ним.
— Придется ночью часового выставлять, — озабоченно поворачивается ко мне Анатолий. — Разведчика американского мы, конечно, славно попугали, но боюсь, как бы это баловство нам боком не вышло.
— Почему это? — удивляюсь я.
— Да потому, — хмурится он. — Обстрел залетного «Ориончика», да тем более в тот момент, когда он явно вынюхивал наше расположение, позволило американцам понять, что мы знаем об их действиях и полны решимости, ни в коем случае не допустить никого к своим секретам. Да еще парашютисты эти поблизости, будь они трижды неладны…
— Ты и в самом деле думаешь, что они из-за нас здесь крутятся?
— Наверняка, вернее будет сказать, абсолютно точно!
В эту ночь мы с Анатолием решаем дежурить на пару, никого особо об этом не оповещая. Натащили кучку сухих листьев, оставшихся от маскировочных покрывал, и устроили наблюдательный пункт на небольшом холмике, с которого открывался великолепный обзор на близкую речную долину. Во всяком случае, с этой точки днем можно было просматривать ее течение примерно на два километра. Но это, еще раз повторяю, днем, ночью же мы слепы, как кроты. Единственное, на что мы могли всецело полагаться, так это на чрезмерно развитый за время службы слух. Кинули жребий, выясняя, кто будет дежурить первым, а кто вторым. Выпало мне, в том плане, что именно мне предстояло стоять на часах первым. С некоторых пор просто ненавижу, когда меня неожиданно будят среди ночи. Толик же завернулся в один из оставшихся у нас двух «спецпошивов» и мгновенно заснул. Поскольку мне предстояло дежурить до двух ночи, я (чтобы тоже не отключиться) принялся бесцельно бродить вокруг него, словно мифический «кот Баюн». Какое-то время я предавался воспоминаниям о тех почти забытых временах, которые я проводил летом в деревне у бабушки, но вскоре в мою голову полезли совершенно иные, более мрачные мысли. «А что, если у этих парашютистов с собой есть прибор ночного видения? — спрашивал я сам себя. — Я точно читал о нем в последнем «Военном вестнике». А ну как они сейчас подкрадываются к нам вплотную по речному кустарнику?»
Страх минута за минутой, медленно, но верно овладевал мной. Ухватившись вспотевшей ладонью за рукоять пистолета, я непрерывно водил стволом из стороны в сторону, пытаясь в сонме ночных звуков вычислить то место, откуда мне может угрожать опасность. «И что тебя, дурака этакого, потянуло на такие лихие приключения? — корил я сам себя самыми последними словами, воспроизвести которые рука теперь не поднимается. — Сидел бы себе в полку тихонечко. Там хотя и спать приходилось маловато, так зато кормили регулярно. И кино было раз в неделю и баня. А тут чего хорошего? День за днем то обстрелы, то гонки по ночным дорогам, да рыть опостылевшие окопы приходится постоянно! Можно подумать, что они как-то помогут от прямого попадания трехсотфунтовой бомбы». Поймав себя на мысли о том, что стал рассуждать как настоящий американец, оперирующий футами, милями и фунтами, я невольно улыбнулся. Вот до чего закрутился, скоро забуду, что такое километр и литр. Обуревавшие меня страхи под эти размышления как-то незаметно улетучились, и я сначала присел рядом с похрапывающим Анатолием, потом повернулся на бок и, подложив «ТТ» под щеку, смежил глаза. На минутку…
Мне приснился удивительный сон. Цветной и широкоэкранный, он давал полное ощущение реальности. Я будто бы плыл по неширокой речке густо обсаженной то тесно сомкнутыми деревьями, то зарослями высокого камыша. Был то ли рассвет, то ли закат, и мягкие пастельные краски проплывающих мимо пейзажей радовали глаз своей загадочностью и неярким обаянием. Постепенно река расширилась, и меня стало выносить к низкому, заросшему словно бы подстриженной травой берегу. На нем стояли несколько крестьян в традиционных для Вьетнама соломенных шляпах и черных пижамах, которые приветливо, сразу всеми руками призывали меня причалить.
— Не могу, — кричал я им, — грести нечем.
Но они все не унимались. В какой-то момент я увидел, что они бросают в мою сторону некий круглый предмет, привязанный к тонкой бечевке. Вскакиваю, раскинув руки, и тут вижу, что в мою сторону, грозно дымя фитилем, летит… ручная граната. От испуга меня так сильно дернуло в сторону, что я не только проснулся сам, но и разбудил при этом сладко сопящего Толика.
— А? Что? — заворочался он, пытаясь выбраться из-под опутавшей его голову куртки. — Что случилось?
— Вставай, — прошипел я ему на ухо, — и так лишку отоспал.
Пока он распутывался, я взглянул на светящийся циферблат часов. 3:23. Скоро будет светать. Отобрав у сонно потягивающегося Щербакова, нагретый им «спецпошив», я обматываюсь им и вновь безвольно падаю на бок. Все, теперь могу спать дальше, на вполне законных основаниях. Свою смену я худо-бедно отстоял, пусть теперь он покараулит. Я уже вновь вижу какие-то сны, что вроде стою на вокзале и ожидаю опаздывающий поезд, но вдруг ощущаю, как мне на спину камнем падает тяжелая щербаковская рука. Пытаюсь ее сбросить, с жалостью теряя остатки сонного оцепенения, но тут же слышу его тихий, но очень ясный шепот-приказ:
— Тихо! Они уже здесь!
Замираю, давая понять ему, что слышу, и, выждав несколько секунд, осторожно высовываю голову наружу.
— Кто здесь? Где?
Толик, похожий в полумраке на американского индейца, осторожно вздергивает подбородок. Я тоже приподнимаюсь на руках и вижу вдали три или четыре неровные, колеблющиеся во мраке тени, то появляющиеся в прорехах дальних кустов, то исчезающие вновь.
— Я туда, — кося глазами влево, прошептал Щербаков. — Займу с пулеметом позицию за гранитным валуном. А ты их отсюда окликни, как подойдут поближе. Посмотрим, как они на тебя будут реагировать. Ты все-таки и в форме не нашей, да и вообще… Только на английском окликни. Что-то типа «Хэллоу, комрадс» (здравствуйте, товарищи, англ.).
Спросонок я мало чего понимаю, но только вижу, что мой напарник буквально змеей исчезает в траве, волоча за собой «Дегтярев». Еще раз поднимаю голову. Идущие вдоль воды люди уже значительно лучше различимы. Их четверо. Как бы две независимые пары. По виду обыкновенные крестьяне. Несут какую-то поклажу, подвешенную на бамбуковых шестах. «Ну и что такого? — недоумеваю я. — Обыкновенные вьетнамцы. Что-то тащат. Может быть, они сети на реку несут спозаранку, а может, овощи на базар тащат».
Как будто но злому умыслу, вокруг нас начинает стремительно сгущаться недолгий предутренний туман, перекрывая и без того невысокую видимость. И только шлепанье ног но воде указывает на то, что кто-то действительно приближается. Неожиданно плеск воды затихает. Но взамен мне стали слышны приглушенные голоса, довольно далеко разносящиеся в утренней тишине. Уши мои навострились, но, кроме чисто вьетнамского мурлыканья разобрать что-либо было совершенно невозможно. Я приподнялся на колени и засунул пистолет за пояс с таким расчетом, чтобы он не был виден спереди. (А то еще подумают невесть что.) Разговор вскоре прекратился, и незнакомцы, не спеша перебравшись через разлившийся ручей, двинулись по склону бугра прямо на меня. Сердце мое заколотилось словно в лихорадке. Я никак не мог вспомнить, был ли в стволе пистолета патрон или же нет. Лязгать оружием тогда, когда возможные противники находятся в пределах броска гранаты, мне совершенно не хотелось. Секунды летели, словно весенние шмели, туго отдавая в ушах толчками сильно текущей в венах крови. Надо было как-то действовать, но в ту секунду я напрочь позабыл, какие слова должен был произнести. Но, тем не менее, я словно Ванька-встанька поднялся с колен, выкинул левую руку вверх и выпалил первое, пришедшее мне в голову выражение: «Хальт! Хенде хох!» (Стоять! Руки вверх! (нем.)).